— Понятно, — ответил рыжий детина, — я вот тут уговариваю Веру Сергеевну к нам в театр главным художником.
— Ни за что! — воскликнула Клавина мама.
Главреж усмехнулся:
— Если бы всем ваятелям, Верочка, обитавшим когда-нибудь на нашей планете, удалось оставить после себя хоть один нетленный памятник, живым проходу не было бы. А я тебе предлагаю верный хлеб.
— Понимаю, что ты имеешь в виду. В последний раз закупочная комиссия приняла у меня всего одну работу. И то два года назад. Но это ещё ничего не значит.
— Скульптурой ты могла бы заниматься для себя. Тебе этого никто не запрещает.
— Я тоже дома все обои фломастером разрисовал, — удалось и мне вставить слово.
— Терпеть не могу самодеятельности! — взвилась Вера Сергеевна. — Если выяснится, что я бездарь, — брошу скульптуру. Навсегда!
— А как вы это выясните? — поинтересовался я. — С помощью закупочной комиссии?
— Хотя бы! — стояла на своём Вера Сергеевна. — Мой девиз: «Всё или ничего!» Я из-за этого с мужем разошлась.
— Он участвовал в самодеятельности или у него был другой девиз? — съязвил я.
— Вы хотели поговорить со мной о Клаве? — холодно спросила меня Вера Сергеевна. — Она спит. Из пушки стреляй — не разбудишь. Так что можете говорить свободно. — И Вера Сергеевна кивнула в сторону дивана, на котором спала Клава.
Прежде всего я увидел свой барометр. Он красовался над диваном. На тумбочке лежала коробка с цветными карандашами, которые я привёз из Болгарии. Пластмассовая матрёшка с музыкой смотрела на меня укоризненно. Я узнал точилку для карандашей с приделанным к ней серебристым «паккардом». И даже восьмикратную лупу, которую недавно никак не мог отыскать.
Клава, спавшая в окружении всех этих сокровищ, показалась мне такой трогательной, что я всем сердцем понял Серёжку. Её мама — немыслимая красавица — смотрела на меня такими же глазами, как у Клавы. Господи, да что там барометр, всё на свете я бы отдал, чтобы иметь право смотреть в эти, чёрт возьми, один раз в жизни встречающиеся глаза!
Я молчал. Ослепительные глаза смотрели на меня.
— Видите ли, — начал я, когда молчать стало уже невозможно, — мне иногда кажется, что мой сын отнимает у Клавы слишком много времени. Сейчас в школе такая нагрузка…
— Да. Я бы ни за что не выдержала, — согласилась Вера Сергеевна. — Но вы не беспокойтесь, Павел Афанасьевич, Клава девочка с характером. Я уверена в ней больше, чем в себе…
На другое утро мы с Ритой стояли у окна. Наш дом многоэтажный, и шелковица, у которой топтался Серёжка, была хорошо видна. Опять не надел пальто, нахал! Я обнял Риту, и мы затаив дыхание ждали, когда к Серёжке подойдёт Клава. Наконец она появилась и протянула Серёже руку. Они пошли, как всегда покачивая сцепленными руками. Начиналась метель, и через секунду две фигурки исчезли в ней.
Рита сказала:
— Бедные дети. Их рабочий день начинается раньше нашего.
Я сейчас очень любил свою жену. Не надо мне никаких других глаз.
— Рит, а может, правда сменим обои и люстру купим нормальную? На кой нам эта самодеятельность?
— Ни за что! — возмутилась Рита. — Мне так нравятся твои рисунки. У нас замечательная люстра. Помнишь, как мы её вешали?
Наша шелковица не погибла.
В ту весну, когда мы заканчивали девятый класс, я ждал Клаву под густой кроной, какие бывают только у старых, повидавших виды шелковиц.
Смотрю, вместо Клавы подходит Туся Ищенко. Как ни странно, в шестнадцать лет она расцвела прелестно, неподражаемо, но, к счастью, ей самой пока что это было неизвестно.
Особенно меня возмущала Туськина походка. Не такая, как у Клавы, слегка вызывающая, а эдакая скромная: топ-топ-топ. И туфли всегда каблучок к каблучку. Так и хочется проверить — такая ли уж ты скромница.
— Здравствуй, Лавров, — говорит Туська.
— Здравствуй, Ищенко Туся! — отвечаю я.
— Всё-таки ждёшь Клаву?
— Всё-таки жду. А ты думала, мы можем когда-нибудь поссориться?
— Никто этого не думал. Всем понятно, что показуха. Ушли в подполье?
— Иначе не проживёшь в этом безумном, безумном мире. Учителя заедаются. Клавина мама меня чуть с лестницы не спустила. Горе нам!
— А между прочим, Клава не придёт. Зря ждёшь. У неё ангина. Плюс тридцать восемь и два по Цельсию. Она велела тебе стремглав бежать к ней, пока её мама в театре.
— И давно ты у Клавы на посылках?
— Ты не наблюдательный человек, Лавров. При всех твоих выдающихся способностях. Нас с Клавой объединили общие интересы.
— Какие?
— Любовь к тебе!
— Это, между прочим, я засёк ещё в седьмом классе, — объявил я нахально. — Но Клава, знаешь ли, не такая девочка…
— Беги, а то её мама из театра придёт, — перебила меня Туся. — И больше не води Клаву в кафе «Лира». Там гнездятся вирусы. Швыряй свои миллионы в другом месте…
…Клава лежала под простынёй с кружевами пунцовая, как вишня. Халат у неё тоже был со всякими штучками.
— Тридцать восемь и два? — спросил я.
— Не знаю, сколько сейчас, может, и больше. Надо измерить. Ты не видишь, где градусник?
Я огляделся. В этой комнате многое переменилось. Исчезли все скульптуры Веры Сергеевны. Вместо них повсюду висели дамские халаты, точно такие как на Клаве. Но папин барометр по-прежнему поблёскивал над диваном. Градусник я нашёл на тумбочке среди лекарств.
— Вот он, — я протянул Клаве градусник, но Клава его не взяла.
— Холодный небось… — сказала она поёживаясь и закинула руки за голову.
— Градусники всегда холодные, — сказал я почти шёпотом, потому что Клава как-то странно улыбалась.
— Поставь мне градусник, — сказала она.
— Как? — спросил я.
— Ты что, не знаешь, как градусники ставят?
Я молчал именно потому, что знаю, как это делается.
— Знаю, — ответил я.
— Вот и поставь, — продолжая странно улыбаться, сказала Клава.
Она по-прежнему лежала закинув руки за голову.
Я наклонился над Клавой. Мои глаза сами собой закрылись. Клава хмыкнула. Тогда я открыл глаза и почувствовал, что они у меня стеклянные. А что увидишь стеклянными глазами? Я отвернул какую-то штучку и сунул градусник наугад. Клава, взвизгнув, прижала его рукой. Значит, градусник оказался там, где надо.
— Всё в порядке? — спросил я.
Клава опять посмотрела на меня странно.
— Тебе хочется сейчас меня поцеловать? — спросила она.
— А что? — ответил я вопросом на вопрос.
— Мне интересно, — сказала Клава.
— В общем, да.
— Но у меня ангина. Ты мог бы заразиться.
— У меня гланды вырезали.
— Всё равно — ангина знаешь какие осложнения даёт? Но если не хочешь…
— Как тебе сказать… Это тебя интересует в принципе?
— В принципе.
— В принципе — очень!
— Так бы сразу и сказал!
— А то ты не знала.
— Вообще-то это многим мальчишкам из нашего класса хочется. И из параллельного тоже.
— Откуда тебе известно?
— По глазам вижу. Но ты имеешь на это право больше других. Если не боишься ангины, можешь это сделать. Только скорее, а то сейчас мама придёт. Куртку сними. Ты в ней чёрт знает где мотался, а у меня слабая сопротивляемость организма.
— А если мама войдёт?
— Закрой дверь на задвижку.
Я повесил куртку на спинку стула, побежал в переднюю и уладил дело с задвижкой. Правда, по дороге чуть не сшиб высокую стопку замысловатых абажуров, рядом с которыми валялись ещё не обшитые проволочные каркасы.
— А ты вынь градусник, — предложил я Клаве.
— Он не мешает.
— Мешает, — тянул я время.
— Не мешает, — повторила Клава и отдала мне градусник.
— Клава! — сказал я, задохнувшись.
— Что? — спросила Клава.
— Вот что! — сказал я, подумав, что с этими словами сейчас поцелую Клаву и всё уже будет позади. Но когда я почувствовал её горячие губы (плюс тридцать восемь и два по Цельсию), мне стало ясно, что оторваться от них я не смогу никогда.
Клава начала меня отталкивать:
— Всё! Уже всё, Серёжа. Всё!
Я сел на стул.
— Всё так всё, — сказал я.
— Теперь ты заболеешь ангиной.
— А давай ещё раз, чтобы наверняка!
— Нет.
— Почему?
— Я сказала «нет» — значит, нет!
— Давай я тебе поставлю градусник!
— Ещё чего захотел!
— Клава!
И тут мы услышали, как в передней щёлкнул замок. «Хорошо, что дверь на задвижке», — подумал я и быстро надел куртку. Посмотрев на Клаву, я увидел ужас в её глазах. Она присела на своём диване.
— Лежи, я открою, — сказал я.
— Не смей! — прошептала Клава.
— Почему? — спросил я.
Раздался звонок.
— Надо открыть, и всё, — настаивал я.
— Закрыла дверь на задвижку и спит, — донёсся голос Клавиной мамы с площадки. Очевидно, она объясняла ситуацию кому-то из проходивших соседей. — Теперь хоть из пушек стреляй, не разбудишь.
Вера Сергеевна трезвонила вовсю, а потом начала колошматить ногой в дверь.
Я подошёл к окну.
— Третий этаж, — тусклым голосом сказала Клава.
— Это было уже во всех анекдотах, — попытался сострить я.
— Дура я, дура. Надо было сразу дверь открыть, а теперь поздно… — простонала Клава.
Мне не захотелось ей напоминать, что именно это я и собирался сделать.
— Представляешь, что мама может подумать?
Неожиданно трезвон и стук прекратились.
— Посмотрю в глазок, — предложил я.
— А если она в это время смотрит в него с той стороны?
— Физики не знаешь — полезная наука, — сказал я и пошёл в переднюю.
Насколько глазок позволял увидеть лестничную площадку, она казалась пустой. Я сделал знак Клаве — путь свободен, попробую прорваться!
Осторожно, как вынимают взрыватель из мины, я отодвинул задвижку. За ней последовал замок.
Клавина мама с набитыми до отказа плетёными сумками в руках стояла на один лестничный пролёт ниже и смотрела в окно. Очевидно, услышав какой-то шум, она подняла голову. Деваться мне было некуда. Испариться я не мог и поэтому (сам не знаю, как мне это пришло в голову) потянулся рукой к звонку и нажал на кнопку.
— Клава больна и сейчас спит, — сказала Вера Сергеевна. — Как ты прокрался мимо меня?
— А я с четвёртого этажа. Мне Куницын сказал, что у Клавы ангина, и я решил её навестить, — услышал я свой громкий голос. Наверно, я инстинктивно говорил громко, так, чтобы Клава всё слышала. Потом я взял себя в руки.
— Надеюсь, вы не будете возражать, если я навещу болящую? В виде исключения?
Я начал трезвонить, как только что это делала Клавина мама.
Она поднялась ко мне по лестнице.
— Бесполезно, — сказала Вера Сергеевна усталым голосом.
— А вы ногой пробовали? — поинтересовался я.
Клавина мама кивнула.
И только я собрался применить этот способ, как дверь распахнулась. Я сразу спрятался за спину Веры Сергеевны.
— К тебе гость, — сказала Клавина мама. — Застегни халат. Проходи, Сергей. Только держись подальше от этой девчонки. Она где-то схватила фолликулярную… Зачем ты закрыла дверь на задвижку?
— Ты же сама меня ругаешь, когда я этого не делаю, — зевнув, сказала Клава, шмыгнула на диван и закуталась в простыню.
— Здравствуй, Клава, — сказал я.
— Привет, — как бы нехотя ответила Клава.
— Болеешь?
— Как видишь.
«Здорово играет равнодушие, — подумал я. — Молодец Клавка!»
— Может быть, помочь с экзаменами по старой памяти? Девятый класс всё-таки…
Вера Сергеевна насторожилась.
— Спасибо, не надо, — ответила Клава. — Мне Лаврик поможет.
— Какой ещё Лаврик? — вместо меня спросила Вера Сергеевна.
— Из параллельного, — не задумываясь, ответила Клава. — Ты его не знаешь.
Я-то знал этого Лаврика из параллельного. И подумал: «Играй, но не заигрывайся». Впрочем, о чём беспокоиться? Заурядная личность в очках.
— Видишь, Сергей, чем приходится заниматься, — сказала Вера Сергеевна, выгружая из плетёных сумок куски пёстрой материи и клубки кружев. Приглашали когда-то главным художником театра. Прозевала. Теперь заведую бутафорским цехом и рада. Правда, приходится подрабатывать. Кстати, спроси маму, не нужен ли ей такой халат.
— Спрошу, — пообещал я.
— Но ничего, я ещё своё возьму…
— Мама! — попыталась остановить Веру Сергеевну Клава.
— А что? — Из-за какой-то давней и тайной обиды голос Клавиной мамы зазвучал неожиданно резко. — Мои абажуры знаешь в каких квартирах? Ого-го-го! У зампреда горсовета — два! У всех ведущих артистов театра…
Вера Сергеевна внезапно замолчала. Клава отвернулась к стене.
— Я пойду, — сказал я Клаве. — До встречи в эфире!
— Спокойной ночи, малыши! — ответила Клава не оборачиваясь.
Мне не нравится, что все называют меня Тусей. Когда мы шли с Клавой в горсад на танцы, я её спросила:
— Тебе не кажется, что имя «Туся» звучит инфантильно?
— Кажется. От косичек я тебя избавила. С «Тусей» тоже пора кончать, — ответила Клава.
— А как?
— Откликайся только на Таню. Сможешь?
— Попробую. Он здесь живёт, — я показала на парадное старого дома.
— Между прочим, и «Лаврик» не шедевр, — заметила Клава. — Не знаю, почему это имя выскочило у меня в ту минуту. Может, оттого, что ты его так разрекламировала. На вид он ничего особенного.
Я посмотрела на часы.
— Сейчас он выйдет. Я же тебе не про вид говорила, а про внутреннее содержание. Вообще-то он на танцы в горсад никогда не ходит. Но я намекнула, что у тебя возник интерес, и он согласился.
— Сразу? — спросила Клава.
— Сначала он сказал, что я вру.
— Догадливый. А почему же потом согласился?
— По-моему, ему стало интересно, зачем я это делаю.
Клава так пожала плечами, что я поняла: и она не знает зачем.
Мы думали, что Ларин выйдет из парадного старого дома, а он появился из-за угла соседнего переулка.
— Здравствуй, Туся! — сказал Лаврик, не глядя на Клаву. Он видел её тысячу раз, но теперь, когда я намекнула на то, что у Клавы возник интерес, бедняга не мог смотреть на неё. Как будто бы до сих пор от Клавиного нестерпимого блеска глаза Лаврика охраняло защитное стекло, как у электросварщиков, а теперь это стекло у него неожиданно отняли. Защитным стеклом была недосягаемость.
