Обозники немецкие всякий раз разные приезжали, зато старший над ними, что с бумажками в руках по домам ходил, тот из наших, русский, стало быть, форменный иуда, но вид делал, будто не замечает, что прибавилось народишку в деревне, что все «прибывшие» хоть и в деревенском тряпье, да рожи-то сплошь «окруженческие».
Пропаганду вел, сука, мол, Москва вот-вот, а Ленинград вообще… А немцы-де не знают, куда пленных девать, когда дивизиями сдаются… Разве прокормишь? Потому по домам и распускают, у кого дома поблизости, и вообще бабам раздают в примаки, чтоб хозяйствовали. А Сталин со своей жидовско-большевистской кодлой за Волгу деранул, если вообще не в Сибирь.
Николай Сергеевич Кондрашов командиром был избран не потому, что кадровый. Да и звание — «старлей» всего-навсего. И опять же что значит кадровый? В Маньчжурии у Блюхера рядовым порученцем… Ни в одном бою по-настоящему не участвовал.
По старинному русскому обычаю, за рост, за кулачищи, за голос подобающий да за природную хмурость физиономии решили — когда еще и было-то их не более трех десятков, до военкомата не добравшихся, — быть Кондрату командиром. Это те решили, что воевать обязаны, хоть и не учены толком. Другие подались кто куда…
Потом несколько групп окруженцев прибились, два капитана среди них, но Кондрашова признали, и никто за командирство не ревновал. Валька Зотов с политручьей шпалой привел десяток энкавэдэшников из напрочь разбитого неполного батальона и тоже Кондрашова признал. Потому что говорить и агитировать мог без роздыху, но в лесу еле березу от осины отличал, а что не береза и не осина — для него все дубы. Ни топора, ни пилы ранее не держивал. Короче, неполноценность свою для партизанского дела понимал и если донимал командира, так все о том же: когда воевать начнем, как Родина требует.
А что Родина требует, о том слушивали вечерами по субботам по единственному радиоприемнику. У кого бы? Да у старосты деревни Тищевка, где Кондрашов с Зотовым и с другими зиму отсиживались. Правда, в феврале, когда под Москвой, судя по всему, немцам фарт отказал, приемник старосты вдруг перестал работать. Батареи сдохли. А пока не сдохли, и немцев тоже слушали. Староста, знаток немецкого, переводил. В основном про райскую жизнь, что немцы обещали русскому мужику, когда всех жидобольшевиков изведут. Еще про запреты всякие. Про оружие, про партизан-бандитов опять же. Расстрел, расстрел…
Радиотарелки в болотных деревнях напрочь заткнулись в первые же дни войны.
Фамилия старосты Корнеев. Не местный. Немцы первым наездом привезли и в хате бывшего бригадира поселили. Бригадир-бобыль по первым слухам о войне без всякой официальности ускакал с колхозным конюхом в район. Конюх вернулся с лошадьми, а про бригадира только плечами пожимал.
Деревня сперва на немецкого холуя — вся исподлобья… Но потом пригляделись и не только притерпелись, но и зауважали: хитрить с немцами, чтоб и их уважить, и своих в наготу и голодуху не вогнать — уметь надо. А еще и хотеть. А уж зачем — то его личное дело.
Полицаев же, Сеньку Самохина да Федьку Супруна, их вообще всерьез не брали. Стояли парни на сходе впереди всех, офицерик немецкий пальцем ткнул: быть полицаями, за порядком смотреть, на партизан и вояк беглых доносить — вот и все дела. Повязки выдали и по винтовке. Той самой нашенской трехлинейке. И по обойме в лапы. Потом парни еще что-то подписали или расписались за те же винтовки.
