Советские критики утверждали, что Куприн вместе с Циолковским стал основоположником советской научной фантастики и коммунистических утопий, продолженных затем Алексеем Толстым. А может, антиутопий? И продолженных не придворным автором «Хлеба», а совсем другими людьми?
В рассказе Куприна «Тост» действие происходит тысячу лет спустя. За пролетарской борьбой на Земле с ужасом наблюдают с других планет. Герои рассказа предлагают тост за мучеников прошлого, за жертвы кровавого террора: «Разве вы не видите этого моста из человеческих трупов, который соединяет наше сияющее настоящее с ужасным, темным прошлым? Разве вы не чувствуете той кровавой реки, которая вынесла все человечество в просторное, сияющее море всемирного счастья?»
Ясновидец Куприн написал этот рассказ во время уличных боев 1905 года и опубликовал в сатирическом журнале «Сигналы» год спустя. Революцию он называл «черной молнией», а Петра Первого и Ивана Грозного — большевиками. Если Александр Иванович и прокладывал кому-нибудь дорогу в утопии, то это были Замятин, Булгаков, Оруэлл.
До революции Куприна печатали нарасхват крупнейшие издатели во многих странах. Острота в повороте фактов, зримость картин, грубовато-сочный язык с самого начала выделили мастера. Уважение к человеческому достоинству, защита, как мы теперь говорим, прав человека, ненавязчивость суждений, тонкий и грустный, я бы даже сказал, серьезный юмор, — стали купринскими литературными принципами. «Гранатовый браслет», «Гамбринус», «Листригоны», роман «Яма», который принято называть повестью, читаются и перечитываются поныне.
Сочинитель крепко сколоченного короткого рассказа, Куприн, в отличие от большинства его коллег, не ушел навсегда в романисты, но сочинял рассказы почти всю жизнь. Что-то он взял от манеры описания подробностей у Льва Толстого, что-то от краткости и точности Чехова. Последний классик уходящей эпохи развил и передал мастерство и принципы воплощения литературной правды, какой ее видит и отображает автор, целому поколению русских писателей во всем мире. Талантливый, въедливый в факты прозаик, он и журналистское слово лепил вкусно. Вряд ли Куприн читал все, что писали о нем на родине. Но и его публицистику в эмигрантской печати не читали те, кто о нем в Москве писал.
Нравоучения классикам мировой литературы десятилетиями определяли суть литературоведения и всего гуманитарного образования в Советском Союзе. Кодекс соцреализма превратил великую литературу в великую макулатуру. Друг Куприна писатель Николай Никандров, умерший в 1964 году, перед смертью просил написать на своей могиле: «Убит Союзом писателей».
Авгиевы конюшни предстоит разгребать литературоведению в России, чтобы снять толстые наслоения предвзятости и унылой однокрасочности. В оценке писателей и литературных явлений все еще жив вульгарный социологизм, утюгом проходящий по живому творчеству писателя.
Мне возразят: литературоведение — зависимая наука. Чего от него ждать, если не было свободы в самой литературе? Книгохранилища стерилизованы, и Бог знает, удастся ли их восстановить. Архивы державы напоминают евнухов, которым декретом предложили воспроизводить потомство. Думаю, законы социалистического искусства открыл вовсе не Маркс, а английский физик Дальтон. Суть их — патологическая неспособность различать цвета.
Шатаясь, вышла на костылях из застенков исхудавшая история — другой хлипкий источник литературоведа. Куприн, кажется, предвидел это: «А ведь русская литература, — как бы ни уродовали, ни терзали и ни оскопляли ее всем известные обстоятельства, — всегда была подвижнической».
