В 1795 году отец Беранже приехал в Перонну. Это был медовый месяц республиканских школ Баллю де Белланглиза. Влекомый любопытством Беранже де Мерсис посетил школьный клуб и, несмотря на свои аристократические замашки, немало восхищался умом старшины этого клуба, своего собственного сына. Его родительское самолюбие было удовлетворено, но то, что говорилось в клубе, приводило его в величайшее негодование. Он нашел, что его сын заражен якобинизмом. Для этого человека слова «республиканец» и «якобинец» были синонимами; «искренний роялист», как он называл себя, хотел, чтобы его дети пошли по той же дороге. Он выговаривал также своей сестре, как могла она позволить племяннику исповедоваться у священника, присягнувшего республике. Ему не было никакого дела до религии и до церкви, но алтарь и трон, говорил он, должны защищаться аристократами. Во имя этого он сидел в тюрьме и готов взойти на эшафот, сын должен следовать его примеру. Он верил, что республика не просуществует и шести месяцев, что Бурбоны опять возвратятся на трон своих отцов, и когда это совершится, он представит им своего сына. «Смотрите, – сказала на это его сестра, – не пропел бы он им „Марсельезу“…» Вдова Тюрбо не пускала слов на ветер, и потому можно сделать заключение, что в пятнадцать лет ее племянник был ярым, хотя и юным республиканцем.
Начертав программу желательного для него воспитания сына и на том покончив, Беранже де Мерсис покинул Перонну. Вскоре после его отъезда Баллю де Белланглизу пришлось закрыть свои школы. Он не разуверился в своем плане, но враги всякой новой идеи – в них не было недостатка и в Перонне – сумели добиться закрытия его школ. Беранже опять оказался в стороне от науки. Оставалось приняться за какое-нибудь ремесло, так как будущему поэту шел в это время шестнадцатый год. Благодаря поддержке того же Баллю де Белланглиза некто Ленэ, как раз в эту пору, открыл в Перонне типографию. Он набирал служащих и рабочих для своего заведения и, по рекомендации Белланглиза, принял к себе Беранже. Беранже занял у него место наборщика, но был по-прежнему очень слаб в орфографии, а потому исполнял свои обязанности с большим трудом и очень малым успехом. Ближайшим его начальником был рабочий Болье, добрый человек, неглупый, большой весельчак и немножко композитор; а сын Ленэ – учителем грамматики. Ленэ был немножко старше своего ученика, настолько же, вероятно, он превосходил его и в орфографии. По крайней мере, Беранже не в Перонне совладал с правилами французской грамматики. Но Ленэ он обязан первым знакомством с версификацией. Что касается стихов, то, каковы бы они ни были поначалу, Беранже начал писать их очень рано. Первый толчок в этом направлении был дан ему у Шампи, когда он заучивал наизусть «Генриаду». Потом встреча с Фаваром, опять Вольтер и Расин под кровлей «Королевской шпаги» и песни посетителей этой гостиницы, – все это могло развить и укрепить в нем склонность к размеренной речи. Еще совсем ребенком он заметил, что в стихах все строчки почти равной длины; в этом, казалось ему, заключался весь секрет. Он брал лист бумаги, проводил на нем карандашом две вертикальные линии и в промежутке между ними писал стихи, говоря иначе, строчки равной длины, от одной вертикальной линии до другой. Как и большинство юношей, сын Ленэ был немного поэтом. «Я превзошел тебя, – говорит о нем Беранже, – не возбудив в тебе зависти…»
Было бы несправедливо думать, что Ленэ зародил в Беранже стремление к стихотворству. Он только помогал ему в улучшении техники, кое-какие правила которой будущий поэт усвоил еще раньше. Вскоре по приезде в Перонну десятилетний мальчик Беранже читал однажды Расинову «Федру». Издание было плохим, с массой опечаток. Он читал под руководством Буве, в то время только знакомого вдовы Тюрбо. В рассказе Терамены оба чтеца напали на две строчки, где слово expiré (бездыханный) в одной из них рифмовалось с таким же словом в другой. Оба сейчас же почувствовали неблагозвучность рифмы и, высчитывая стопы, стали искать наилучшую. Беранже первый догадался, что следует читать défiguré (обезображенный), как действительно было написано у Расина.
В пятнадцать лет Беранже считался уже поэтом среди своих подруг и друзей. К нему обращались с просьбами написать стихи на тот или другой случай, и он писал то шутливые, то полные вздохов начинающего формироваться мужчины. В 1796 году он покинул Перонну.
Отец Беранже – банкир. – Приезд поэта в Париж. – Занятия в конторе отца. – Разочарование. – Арест Беранже-отца. – Крушение банка. – Нравственные муки поэта. – Беранже становится поэтом по призванию. – Литература времен революции, ее влияние на Беранже. – Беранже-библиотекарь. – Падение Директории. – Аделаида Парон. – Ее связь с поэтом. – Фюрси Парон. – Разлад поэта с отцом. – Друзья. – Юдифь Фрэр. – Радости и горе Беранже. – Письмо к Люсъену Бонапарту. – Беранже у Ландона. – Арно. – Увлечение Шатобрианом. – Драматические попытки Беранже.
В двадцатых числах октября 1796 года Беранже-отец окончательно поселяется в Париже. Падение ассигнаций, общие денежные трудности в то время делали очень выгодным ростовщичество. Несмотря на аристократические претензии, Беранже де Мерсис с увлечением занялся этим делом. С одной стороны, он всегда близко стоял к различным денежным операциям, с другой, – презренный металл всегда казался ему надежным средством достигать нематериальных целей, – например, признания родовитости. Надо думать, что управление различными поместьями дало ему возможность скопить небольшой капитал, без чего он не мог бы, конечно, начать заемные и ссудные дела.
Приехав в Париж, он прежде всего устроил свои домашние дела. Его жена в это время страшно бедствовала и к тому же была больна. Непосильный труд ради заработка, потом беззаботное проживание полученного в несколько дней, в шумном веселье бульварных театров и танцклассов, и опять нужда до новой работы окончательно сломили ее здоровье. Муж приютил ее у себя, хотя ни он, ни она не питали друг к другу никакой симпатии. Сближение произошло вследствие сострадания и осознания своей вины, с одной стороны, и вследствие глубокой нищеты, – с другой.
В помощь себе в финансовых операциях Беранже выписал из Перонны сына. Это проявление родительской власти было совершенно неожиданным для будущего поэта. Тем не менее, воспитанный вдали от отца и почти без его помощи, он все-таки не переставал чувствовать свою связь с родителем и, пусть скрепя сердце, покинул Перонну. Расставаясь с теткой, он обливался слезами, тетушка тоже, а Буве давал ему советы, как жить, чему поучиться, и сулил в будущем известность. Одно смягчало для Беранже горечь разлуки с Перонной. Его давно уже тянуло в Париж, в Париж, волновавшийся новыми идеями, светлый отблеск которых очаровывал его еще у Белланглиза.
Прибыв в столицу, Беранже сначала чрезвычайно увлекся финансовыми операциями своего отца. Он оказался весьма ловким счетоводом, и это так прельщало его, что ростовщичество было для него чем-то вроде искусства для искусства. Как и повсюду в то время, Беранже ссужали деньги, взимая от трех до четырех процентов в месяц. Им самим приходилось занимать при условиях не менее тяжких. Деньги выдавались ими под залог движимого. Через руки будущего поэта проходили золото, серебро, драгоценные камни, разного рода платье и в том числе скудная одежда бедняков. В этом последнем молодой Беранже вскоре почувствовал оборотную сторону дела. Прежнее восхищение, вследствие сознания своего уменья вести дело, быстро сменилось в нем отвращением к ремеслу отца. Многие из закладывавших вещи были до того бедны, что оба Беранже выдавали им деньги, не принимая залогов.
