И ведь работать приходится не в спецовке или в комбинезоне. Неуклюжий резиновый футляр напялен на тебя. Тяжелый шар шлема нахлобучен на голову. Поворачиваться надо всем корпусом. Поле обзора ограничено. Видно лишь через сравнительно небольшой иллюминатор.
Да и видно-то плохо. Хотя вода в Черном море еще холодна в апреле, Григоренко не чувствует этого идущего со всех сторон холода. Ему жарко. Горячий пот стекает потоками со лба, попадает в глаза, слепит.
Хорошо еще, что пальцы умные — сами знают, когда остановиться, замереть, когда прижать мастику чуть сильнее.
Главное, не думать ни о чем постороннем! Думать только об отпечатках мастики для ключей!
Благополучно сняв отпечатки с двух горловин, Григоренко почувствовал, что должен передохнуть. Он был весь мокрый, словно бы только что выскочил из-под душа. Надо хоть немного обсохнуть.
Кто это вчера мимоходом сказал в штабе: «Вам предстоит единоборство с герром Икс, немецким конструктором мины»?
С несколькими иксами, — так будет вернее.
Можно вообразить себе в эти короткие минуты передышки, что очень много людей сгрудились за миной, покачиваясь, как утопленники в сумраке воды. Стиснув рты, принахмурясь, исподлобья смотрят на советского минера.
Еще бы не исподлобья! Ведь он стремится похитить их тайну.
Сообща, ценой колоссальных усилий, они создали эту мину: отборные немецкие физики, математики, химики, инженеры, чертежники, наконец мастера и высококвалифицированные рабочие, которые искусно воплотили в металл мысль, безупречный технический замысел.
Да, сейчас толпа неизвестных незримо противостоит Григоренко.
Но, мысленно раздвинув их широко расставленными локтями, он снова подступил к мине.
Снят наконец отпечаток и с третьей горловины.
Испытал ли Григоренко радость? Нет. Даже на радость у него не хватало сил. Больше всего в этот момент хотелось стереть пот со лба. Но как сделать это, если между рукой и лбом стекло иллюминатора?
Неся перед собой три отпечатка, Григоренко едва доплелся до бота. Колени дрожали и подгибались, дышать было трудно.
Несколько раз он пытался подняться по вертикальному трапу. Нога соскальзывала и обрывалась со ступенек.
Все же с огромным трудом ему удалось подняться. Правой рукой он придерживался за трап, левой прижимал к груди отпечатки.
Минера встретили возгласами ликования. Но когда сняли шлем с Григоренко, то увидели, что осунувшееся лицо его встревоженно и озабоченно.
Оказывается, поднимаясь по трапу, он крепче, чем нужно, прижал к себе отпечатки — боялся уронить, и вот на ж тебе: помял один из них!
— Эх! Что же вы, товарищ старший лейтенант? Меня бы вызвали на подмогу.
— Не догадался, Викулов, представь себе. Совсем из головы вон…
Ключ, сделанный по испорченному слепку, мог получиться плохо. Неужели же опять идти с мастикой к мине, чтобы снимать новый слепок?
Ключи по слепкам, доставленным минером, изготовлены за ночь в мастерской.
Григоренко не выспался, очень волновался — из-за этого ненадежного третьего ключа. И на боте все были взвинчены, хотя, понятно, старались скрыть это друг от друга. Наступило самое трудное и опасное в разоружении мины под водой.
За бонами заграждения бот обступила и обняла сонная жемчужно-серая тишина.
Заметил ли, оценил Григоренко эту тишину? Вряд ли. Стоя на палубе в скафандре, мысленно был уже у мины, прикидывал и рассчитывал каждый свой осторожный оборот ключа.
Рядом с минером негромко переговаривались, пытались даже шутить, чтобы разрядить нервное напряжение, — он не понимал, не слышал ничего. Всем существом своим был нацелен на третью встречу с миной. Человек-острие!
И вот — трап, спуск под воду. Уже не жемчужно-серая успокоительная, а зеленоватая тревожная тишина обступает Григоренко. Он у мины…
Он начал с того, что обстоятельно и не торопясь привел в порядок свое рабочее место. Справа от себя положил ключи, слева — плоскогубцы. Это очень важно — именно обстоятельно и не торопясь! Нужно помогать себе привычно успокоительными воспоминаниями. Так он раскладывал инструмент и раньше, когда приходилось разоружать другие мины, и все у него всегда получалось хорошо.
И сейчас получится хорошо!
Выступы ключа плотно вошли в углубление. Ага! Слепок, даже поврежденный, не подвел. Первая удача. Приятно начинать с удачи.
Теперь легонький поворот, попытка поворота — как обычно, против часовой стрелки. Не надавливать и тем более не дергать! Никаких усилий. Все движения плавны, размеренны, спокойны.
Удивительно, что сейчас он чувствует себя гораздо увереннее, чем раньше. Привык к постоянной опасности взрыва? Вздор. К опасности нельзя привыкнуть. Просто раньше он спускался на дно безоружным, подходил к мине с голыми руками, а сегодня, как и положено на войне, вооружен для борьбы с миной тремя безукоризненно сделанными ключами.
Крышка горловины подается. Поворот! Еще поворот!
Не веря себе, Григоренко принял на ладонь отвалившуюся крышку.
Это значит: открыт доступ к прибору-ловушке, который не терпит толчков.
Рискнем!
Опершись для устойчивости левой рукой (как, однако, метает, сковывает этот проклятый водолазный костюм!), Григоренко просунул пальцы внутрь горловины.
Так! Вторгся в глубь вражеской территории!
Что-то странное, однако, творится со временем. Нескончаемо, убийственно медленно ползет — когда пальцы нашаривают лишь пустоту внутри горловины. И вдруг переходит в галоп, в «аллюр три креста» — когда в этой пустоте возникает нечто похожее на провода…
Наконец камуфлет обезврежен.
С ходу, не давая себе опомниться от удачи, Григоренко наложил второй ключ на крышку второй горловины.
Внезапно он ощутил боль в сердце. Будто клещами сдавило. Он удивился, но продолжал держать ключ на крышке. Сердце у него никогда не болело, он даже редко вспоминал о сердце.
Минер подумал о подкове осады, концы которой на карте тянулись друг к другу, будто два магнита. Сейчас он, Григоренко, находится между этими раскаленными острыми концами. И, прежде чем сомкнуться на внешнем рейде, они должны стиснуть, смять, раздавить его сердце…
Переждав боль, Григоренко осторожно снял крышку со второй горловины, положил ее на грунт.
Ну-ка, ну-ка! Что там внутри?
Ободок. Для чего? Придерживает стеклянный или пластикатовый круг.
Значит, первоначальная догадка верна: там должна быть диафрагма.
А это что возле нее? Кольцо.
Затаив дыхание Григоренко подвел под него плоскую рукоятку ключа, попытался вытащить. Не поддается, черт бы его драл! Еще разок. Ага! Пошло, идет!
Это трижды анафемское кольцо Григоренко — так показалось ему — вытаскивал долгие-долгие, нескончаемо долгие часы. Но спешить нельзя. Один рывок, нетерпеливый, резкий, и все пропало — взрыв!
Ага! Вот и они! Змейками за кольцом протянулись два провода.
Не глядя, Григоренко нашарил слева от себя плоскогубцы.
Выждал минуту или две, стараясь унять нервную дрожь.
Лишь бы не соединить невзначай провода!
Потом твердой рукой он поочередно перервал их плоскогубцами…
Именно два этих провода были соединены с запальным патроном, находившимся в третьей, еще не открытой Григоренко горловине. Когда мину пытались вывести на мелководье, столб воды делался менее тяжелым, не так сильно давил на резиновый диск диафрагмы. Она выгибалась наружу. Змейки под ней поднимали головы. Два провода, связанных с диафрагмой, соединялись и замыкали запальный патрон.
Без этого коварного камуфлета мину уже можно вытаскивать на берег для окончательного разоружения. Хищная тварь перестала быть глубоководной.
Но она еще оставалась хищной.
Под мину, лишенную самых опасных своих камуфлетов, подвели стропы, потом осторожно подняли и потащили за собой на длинном тросе — точно так же, как когда-то ее двух предшественниц.
В полном изнеможении — без скафандра — Григоренко лежит на корме, привалясь к надпалубной надстройке. Позволил себе расслабить нервы, дать им кратковременный отдых.
Бот неторопливо пересекает рейд.
На воде туман, и тишина вокруг такая, будто войны и в помине нет.
На каждом боне заграждения примостилось по чайке. Похоже на снежные нахлобучки на верхушках елей.
Как выздоравливающий после тяжелой болезни, Григоренко жадно, без разбора вбирает в себя впечатления, замечает любую деталь. Но города он, по счастью, не видит.
Вкруговую, не будь тумана, вращалась бы перед его глазами панорама Севастополя. Не та панорама — обороны 1854–1855 годов, — которая уже аккуратно свернута, уложена рулонами и ожидает эвакуации (покинет город на предпоследнем судне). Нет, живая, не нарисованная панорама. Время — апрель 1942 года. Точка обзора — внешний рейд.
Сначала распахнулось бы во всю ширь море. Неповторима его синева! Вода ли так аккумулирует солнечные лучи, подстилка ли дна создает своеобразный цветовой эффект, но нигде, ни в одной из бухт Крыма, по мнению Григоренко, нет подобной воды.
