Вот, в сущности, и все, что мне удалось выяснить из газет. Я заснул по-прежнему озадаченный. Озадаченный потому, что (теперь я это понимаю, а тогда не понимал) я был дока по части аналитических методов физики и, мягко выражаясь, не очень разбирался в поведении и эмоциях людских масс.
Утром, едва я пробудился, бессмысленное словосочетание пришло мне на ум. Я решил ухватить за пуговицу первого же попавшегося члена семьи Вайбенсов и потребовать от него разъяснений. Первым мне попался Джон.
— Джон, что такое куздра?
Джон просиял от удовольствия. Он выпятил грудь колесом, и удовольствие на его лице сменилось гордостью. Сверкнув глазами, он крепко, с энтузиазмом пожал мне руку; так апостолы веры жмут руку неофиту, радостно приветствуя его в своих рядах.
— Куздра! — воскликнул он. — Да здравствует куздра!
— Но я не понимаю — какая-то куздра…
— Не какая-то куздра! Та самая куздра. Куздра — это… будлатель бокров, понятно? Она их будланула, понятно?
— Да-да. Но что такое «будлануть»? Как берутся за это дело?
— Нет-нет! Будлануть может только куздра. Куздра будланула бокров. Понятно?
— Ага, понятно! — вскричал я. Право же, я всегда гордился быстротой своей реакции. — А что такое бокры? Да то самое, что будланула куздра. Очень даже просто!
— Молодчина! — в приливе энтузиазма Джон хлопнул меня по спине. — Я считаю, это просто чудо, что вы нас так хорошо понимаете, хотя пробыли здесь совсем недолго. Вы настоящий патриот.
Я скрипнул зубами, чтобы не сказать чего-нибудь лишнего.
— Профессор Вайбенс, что такое куздра? — спросил я часом позже в уединении профессорского кабинета.
На лице профессора отразилось страдание.
Он откинулся на спинку кресла, подчеркнуто оглядел меня с головы до ног и не сразу ответил.
— Тсс! — прошептал он наконец. — Ученый может думать что угодно, но если он слишком много говорит, люди, как правило, выносят о нем неверное суждение. Прямо скажем, большинство ученых принимают этот так называемый патриотизм всерьез. Но математик не имеет права вольно обращаться со словами; в нем глубоко укоренилась привычка тщательно продумывать все употребляемые им термины.
— Разве эта белиберда ровным счетом ничего не означает?
Я был озадачен не на шутку.
— Для меня — ровным счетом ничего. Но, по-видимому, она очень много значит для общества в целом. Она заставляет людей горы сдвигать, разве не так?
Я постоял в тупом молчании. Чтобы целый народ, да притом великий, помешался на бессмысленном вздоре! Поразительнее всего, что, я не мог не признать, немало таких прецедентов было и в истории моего z-осного мира. Нация истребляла сама себя в гражданской войне, решая, которая из распутных королевских династий должна проматывать на троне народное достояние; десятки тысяч крестоносцев шли на смерть за идею, ничего для меня не значащую; бессмысленная, лживая реклама всучивала народу, в ущерб его здоровью, сигареты на миллионы долларов — разве не видим мы этого снова и снова?
— Сегодня вечером в Первом Храме Спасителя будет лекция на эту тему, — сказал профессор Вайбенс.
— Приду, — ответил я. — Мне хочется уяснить для себя этот вопрос.
Днем улица опять была засыпана экстренными выпусками газет; люди собирались кучками, развертывали газеты и жестикулировали.
— Война! Мы им покажем! — доносились до меня возгласы.
«Неужто мы позволим втаптывать в грязь нашу национальную честь?» — вопрошали передовицы.
Насколько я понял из газет, за океаном есть такие государства, где куздру не принимают всерьез. Какой-то корабль с антикуздринским лозунгом на флаге отказались впустить в ангтальянский порт, оттого что на корабле не было национального флага. Глава исполнительной власти направил дипломатическую ноту. В Иттании какой-то евангелист попытался проповедовать евангелие от будланутых бокров, за что был вывалян в перьях и вообще подвергнут всяческим поношениям. Глава исполнительной власти продолжал направлять ответную дипломатическую ноту.
Нарастало общественное негодование. Щедро сыпались уничижительные реплики в адрес инакомыслящих. Слышались призывы к «священной войне». В тот вечер, едва войдя в битком набитую церковь, я ощутил, как накалена атмосфера. Меня уверяли, будто изречение о куздре и бокрах будет подробно разъяснено — даже самые бесхитростные и необразованные поймут, что к чему. У меня было полным-полно дел в университете, но события принимали такой удивительный и загадочный оборот, что я решил пожертвовать вечером, лишь бы проникнуть в суть лозунга.
Перед началом лекции долго пели. Всем раздали отпечатанные на мимеографе листочки со словами, но я не позаботился сохранить их и теперь уже забыл тексты. Помню, что был там торжественный гимн, гулко звучавший под сводами церкви; в припеве повторялось «Куздра будланула бокров». Еще был военный марш — он начинался: «Ах, Куздра! Ах, Куздра!» и кончался бравурной каденцией; «Куздра Будланула Бокров!» У лектора был бархатный выразительный голос и импозантный вид. Он вышел на кафедру и торжественно поклонился.
— Куздра будланула бокров, — отчеканил он внушительно. — Разве не отрадно знать, что существует куздра; разве не испытываем мы прилива гордости от того, что бокров будланули? Во всей Вселенной нет более значительного, более впечатляющего факта: куздра будланула бокров. Мыслимо ли что-нибудь более исчерпывающее и в то же время напряженно-выразительное? Куздра будланула бокров! (Аплодисменты.) Эта волнующая истина пронзает нас до глубины души! Что бы мы делали, не будлани куздра бокров? Что бы мы делали без куздры, без бокров? Что бы мы думали? Как бы мы жили? (Бурные аплодисменты.)
Поначалу я думал, что это вступление. Слишком мал был мой опыт прослушивания общедоступных речей, лекций и проповедей. Почти всю свою жизнь я посвятил изучению физики и связанных с нею наук. Я не мог не сделать попытки вникнуть в смысл того, что слышу. Не найдя никакого смысла, я стал терять терпение. Выждал еще немного, полагая, что скоро лектор приступит к настоящему разъяснению. После тридцатиминутного переливания из пустого в порожнее я и слушать-то перестал. Просто сидел и надеялся, что лектор вот-вот закруглится. Публика аплодировала и все больше распалялась. Через час я стал беспокойно ерзать; то свертывался клубком на сиденье, то выпрямлялся. Два часа спустя я отчаялся, встал и вышел из церкви. Большинство присутствующих было слишком возбуждено, чтобы это заметить. Лишь немногие косо посмотрели на мой уход.
