Вслед за тем его мысли и внимание перешли на отца; Диего был истинный наследник его.
Тело этого полного и сильного человека, казалось, непрестанно испускало жизненную теплоту. Его челюсти были в высшей степени развиты; пухлые, повелительные губы дышали вспыльчивостью. Глаза были мутны и немного косили; крупный, красный нос как-то странно подергивался, и все черты его лица носили отпечаток вспыльчивости и резкости. В каждом его жесте, в каждом движении выражалось усилие, точно мускулатура этого крупного тела постоянно боролась с обременявшим ее жиром. Его плоть, отвратительная плоть, полная вен, нервов, жил, желез, костей, полная низменных инстинктов и потребностей, плоть, которая потеет и издает скверный запах, делается безобразной, болеет, покрывается ранами, мозолями, морщинами, нарывами, волосами, эта отвратительная плоть с каким-то нахальством процветала в этом человеке, вызывая чуть не отвращение в чувствительной душе его соседа. «Он не был таким десять — пятнадцать лет тому назад, — думал Джиорджио. — Я хорошо помню, что он не был таким. Мне кажется, что эта скрытая грубая чувственность развивалась в нем очень постепенно. И я, я — сын этого человека!»
Он поглядел на отца и заметил на его висках по пучку морщин, а под каждым глазом опухоль, напоминавшую какой-то лиловый мешок. Он обратил внимание на красную, толстую, короткую, апоплексическую шею отца и заметил, что усы и волосы его носили следы краски. Возраст, приближение дряхлости в чувственном существе, беспощадная работа порока и времени, напрасные старания скрыть старческую седину, возможность внезапной смерти, все эти печальные и ужасные, низменные и трагические впечатления глубоко взволновали сердце Джиорджио. Он почувствовал к отцу искреннее сострадание. «Как я могу осуждать его? Он ведь тоже страдает. В этой тяжелой плоти, внушающей мне такое сильное отвращение, обитает живая душа. Почем знать, как она мучается и терзается. У отца несомненно безумный страх перед смертью». И внезапно его воображение нарисовало картину смерти отца: он падает на землю, точно сраженный молнией, безмолвно вздрагивает в агонии, судороги сводят его члены, лицо бледно, а в глазах отражается весь ужас смерти, и внезапно тело его делается неподвижным, точно под новым ударом невидимого молота. Стала бы мама оплакивать его или нет?
— Ты ничего не ешь, — сказала ему мать, — ты почти ни до чего не дотрагиваешься. Может быть, ты плохо себя чувствуешь?
— Нет, мама, — ответил он. — Я просто не голоден сегодня. Рядом с ним послышался шорох. Он обернулся и увидел хромую черепаху. Ему вспомнились слова тети Джиоконды: «Она хромает, как я. Твой отец ударил ее раз как-то ногой…»
Мать заметила, что он глядит на черепаху, и сказала с тенью улыбки на губах:
— Она тебе сверстница. Я ждала тебя, когда мне принесли ее.
И добавила, продолжая улыбаться:
— Она была совсем крошечная, и спинка ее была почти прозрачная. Она выглядела совсем как игрушечная, а затем постепенно выросла у нас в доме.
Донна Сильверия взяла кожуру яблока и подала ее черепахе. С минуту она глядела, как бедное животное, дрожа от старости, двигало своей желтоватой головой, потом принялась с задумчивым видом чистить апельсин для Джиорджио.
«Она занята своими воспоминаниями, — думал Джиорджио, глядя на мать. Он понимал, какая безутешная грусть должна была возникнуть в душе матери при воспоминании о прошедших счастливых днях, теперь, когда все рушилось и было кончено, после стольких неизгладимых оскорблений и измен. — Он любил ее тогда. Она была молода и, может быть, не знала еще страданий. Как она, должно быть, вздыхает о прошедшем счастье! Какая отчаянная тоска раздирает ее сердце! — Джиорджио страдал за мать, с такой силой воспроизводя в своем сердце ее душевную тоску, что его глаза затуманились слезами и он с трудом сдержал их. — О бедная мама, если бы ты знала!»
Он повернул голову и увидел, что Христина улыбалась ему из-за букета роз.
Жених Камиллы разговаривал с бароном.
— Это показывает полное незнание закона, — говорил он. — Когда человек претендует на…
Барон относился одобрительно к горячим словам молодого юриста и повторял после каждой его фразы:
— Конечно, конечно…
Они разбирали по косточкам городского голову.
Молодой Альберто сидел рядом со своей невестой Камиллой. Его лицо было бело и розово, как у восковой фигуры; он носил остренькую бородку, его волосы были расчесаны на пробор, на лбу красовалось несколько аккуратных завитков, а на носу — пара очков в золотой оправе.
«Это идеал Камиллы, — подумал Джиорджио. — Они уже давно любят друг друга несокрушимой любовью и верят в свое будущее счастье. Они давно вздыхают друг по другу. Альберто прогуливался с этим бедным созданием под руку по всем идиллическим местам. У Камиллы — больная фантазия; она только и делает, что доверяет роялю тайны своей души, разыгрывая на нем бесконечные ноктюрны. Они поженятся, и какова-то будет их судьба? Тщеславный и пустой молодой человек с сентиментальной девушкой в неинтересной провинциальной среде…» Его воображение развивало картину будущей жизни этих двух существ; он взглянул на сестру и почувствовал к ней сострадание.
Она немного походила на него внешностью. Это была высокая, стройная девушка с чудными каштановыми волосами и светлыми, постоянно менявшими цвет глазами: они были то зеленые, то голубые, то серые. Легкий слой пудры делал ее в этот день бледнее обыкновенного. На груди ее были приколоты две розы.
«Может быть, она не только физически похожа на меня, и ее бессознательный ум содержит роковые зародыши, которые дали в моем уме, при сознательном отношении, такие большие ростки. Душа ее, вероятно, полна тревоги и печали. Она больна и не понимает, что это за болезнь».
Мать встала в этот момент. Остальные последовали ее примеру; только отец и дон Бартоломео Челаиа остались курить за столом. В этот момент оба показались Джиорджио еще отвратительнее. Он обнял одной рукой мать, другой — Христину и прошел с ними в соседнюю комнату, ласково толкая их вперед. Сердце его наполнилось необычайной нежностью и состраданием. Услыша первые звуки ноктюрна Камиллы, он сказал Христине:
— Не пойти ли нам в сад?
Мать осталась с женихом и невестой. Джиорджио с Христиной и ее молчаливым ребенком спустились вниз.
Некоторое время они молча ходили взад и вперед. Джиорджио взял сестру под руку, как он обыкновенно делал с Ипполитой.
— В каком запустении наш бедный сад! — прошептала Христина, замедляя шаги. — Помнишь, как славно мы играли тут в детстве?
Она поглядела на своего мальчика.
— Поди побегай, Лукино, поиграй немного.
Но ребенок не отошел от нее и даже взял ее за руку. Она вздохнула, глядя на брата.
— Вот видишь, он всегда такой. Он не бегает, не играет, не смеется и вечно держится за меня. Все пугает его.
Джиорджио не слышал ее слов, занятый мыслями о далекой подруге.
— Джиорджио, — неожиданно спросила Христина, — почему ты так задумчив?
Сильный запах цветов волновал кровь Джиорджио. Его страсть бурно закипала, стремление к Ипполите вытесняло в нем все другие чувства, и воспоминания о чувственных наслаждениях зажигали его кровь.
— Ты думаешь… о ней? — добавила Христина с некоторым колебанием.
— Ах, да, ты ведь знаешь! — ответил Джиорджио, и краска залила его лицо под мягким взглядом сестры. Он вспомнил, что рассказывал ей об Ипполите в прошедшую осень в сентябре, когда отдыхал на берегу моря, в Торетте ди Сарса.
— Ты по-прежнему… любишь ее? — колеблясь, спросила Христина с улыбкой.
— По-прежнему.
Они молча дошли до апельсинных и лимонных деревьев. Оба были взволнованы. Печаль Джиорджио стала острее после этого признания. В груди же Христины пробудились смутные, подавленные желания прежних времен при мысли о незнакомой возлюбленной брата. Они поглядели друг на друга и улыбнулись, и эта улыбка скрасила их печаль.
