Егорушка, как ласково звала женщина любимого, приехал к ней, чтоб сообщить: «А ведь я сегодня уезжаю домой».
«— Как, уезжаешь? — испуганно спросил женский голос.
— Так. На паровозике. Ту-ту-у! В свой родной город Омск.
— Ты же говорил — останешься до зимы?
— Говорят, что в Москве кур доят, — хихикнул мужик.
— Ты же говорил… А как же я? — сорвалась на всхлип женщина. — Как же я-то буду теперь?
— Ну, начинается концерт по заявкам, — сердито пробурчал хрипатый. — Знал бы — не говорил…
— Да как же ты такое можешь? Ты ведь клялся мне! — голос женщины высоко зазвенел от накипавших слез, как тогда, когда пела она свою тоскливую проголосную песню. — И ведь чуяло мое сердце… — она зарыдала горько и беспомощно. Но сразу же осеклась, тихо всхлипывая.
— Ну, ладно, — чуть смягчился его голос. — Приеду я еще, не реви. Вот управлюсь с делами, — он крякнул».
Но уже по всему — по тому, как ведет себя «хрипатый», по с издевкой сказанному в ответ — «на паровозике» — ясно: не вернется он. Врал, когда обещал и клялся. Врет и сейчас на крик-просьбу женщины: «Егорушка, милый! Ну скажи хоть словечко на прощание. Хоть единое!
— Вернусь я. Говорю же, — глухо отозвался мужик.
И женщина поняла: не вернется!
— Не вернется-а!! — дико закричала за камышами женщина и упала, глухо стукнувшись о землю. Она долго билась там и выла, потом затихла, присмирела».
Она попыталась утопиться в этом же озере, рассказчик с трудом спас ее, обогрел в охотничьей избушке и выслушал ее рассказ о любви. Горестный был этот рассказ, и завершается он не менее горестным признанием автора: «Мне вспомнилась Марьяна и рассказ ее о страшной своей судьбе… Предо мной стоял бледный иконописный лик Марьяны… печалью туманились ее зеленоватые прекрасные глаза, и показалось даже на миг, что и Марьяна и дивная песня ее — это всего лишь сон в глухом диком тумане…
Но как же все это соединить воедино, где найти такие слова, которыми можно было бы передать краски, звуки, запахи этой ночи, грозную варяжскую даль и беззащитное, ранимое сердце Марьяны?
Не-ет, стихами ничего не передать. Какие тут, к черту, стихи!»
Тут наступило время сообщить, что начинал П. Дедов свою творческую биографию со стихов. И, наверное, поэтому позже выбор был сделан в пользу поэтической прозы. Трилогия «Светозары» тому убедительное доказательство. Выбор оказался верным. Наша лирическая проза не иссякла. Она обогатилась еще одним заметным явлением.
Первейшая особенность трилогии в том, что она изображает крестьянство в собирательном, так сказать, типическом аспекте. Крестьянское сословие представлено многими ярчайшими лицами — тут и «мастер на все руки» дед Тихон, тут и неутомимая бабушка Федора, и неуемный силач Яков Гайдабура, «слуга народа» с женой Мотрей, никогда не унывающей, лучшей в деревне певуньей. У них двенадцать детей «мал мала меньше», и когда более «благоразумные» соседки жалеют Мотрю, она беззаботно отвечает: «Хай живуть. Бог дал — не отнял. Подрастут — колхоз свои сорганизуем». А когда объявилась на деревне эвакуированная сирота, Мотря забрала девочку к себе на удивление всем.
Много у Гайдабуров горя, вот и сын Саша вернулся с фронта без ног. Вся история его краткой жизни и любви к Тамарке Ивановой, любви трогательной и трагичной, прочерчена как бы пунктиром между другими впечатляющими делами послевоенной деревни, по горло хлебнувшей горя от всякого начальства — от недалеких председателей, от казенных уполномоченных, от разных бригадиров.
Однако наиболее полно олицетворяет крестьянскую душу, пожалуй, один из персонажей — по прозвищу Крот. В нем, на мой взгляд, сосредоточено главное в индивидуальном характере и свойстве — в нем историческая судьба крестьянина нашего, советского времени. Жизнь Крота (фамилия его Силиверст Корепанов) прослежена подробно еще с дореволюционных лет. Рано остался он без родителей, но рос сильным, смелым и ухватистым. Пригреб себе надел земли брата, уехавшего в город, женился на безответной сироте и в короткое время удвоил свои доходы. Для Сибири это не диво. А вот то, что он при большом хозяйстве батраков не нанимал — удивляло. А Крот отшучивался: «Я сам за дюжину батраков сработаю». А тут дети стали подрастать, и начал он их впрягать в работу, и вскоре оказался самым справным мужиком в округе. Тут и грянула революция, начали потрошить «богатеев», но Крота не тронули — чужой труд не эксплуатировал, все своим горбом нажил. Пощипали немного, а Крот знай пластается с семьей. И быстро удалось ему восполнить нанесенный ущерб. Колчаку, когда власть переменилась, тоже потребовались и хлеб, и лошади. Наступило «суровое времечко». Выгребли у Крота хлеб, забрали коров, да еще «пришили» связь с партизанами. И далее последовало у Петра Дедова знаменательное обобщение: «Но воистину неистребимы были корепановское трудолюбие и страсть к обогащению! Не успели выпнуть из Сибири Колчака, как Силиверст, поверженный и растоптанный в прах, стал снова подниматься, подобно сказочному богатырю. Дни и ночи — на пахоте, на севе, на жатве, на покосном лугу, — деревенели от кровавых мозолей руки, расползались сопревшие от пота рубахи… и ко времени раскулачивания у Корепанова было уже что раскулачивать. Снова были и хлебец, и скот, и разный инвентарь. Все это у него, конечно, отобрали, а самого с семьей хотели сослать, да вспомнили как своим тяжким трудом Силиверст добро наживал… Как тут быть? Выдали хромую лошаденку, наложили как на единоличника огромный налог».
Но снова не сломался Силиверст, не пал духом, и одному богу известно, как он выкручивался. Перед самой войной «смилостивились» — в колхоз приняли. После войны бригадиром хотели сделать, но осталась в нем прежняя «червоточинка» и находил он для себя отдушину: вместо скота Корепанов стал разводить кроликов, на которых налог не был сверху предусмотрен.
Рассказчик с матерью пришли к Селиверсту деньги взаймы просить — у них корову волк задрал. Когда мать, робея, на его вопрос: «Откуда тебе известно, что у меня есть деньги?» — ответила: «Ну как же… люди сказывают… сходи, говорят, человек он добрый…!» — «Вот и не надо врать! — строго сказал Силиверст. — Меня всю жизнь богачом считают. И завидуют, злятся, особливо которые лодыри… А с другой стороны — я всю жисть считаюсь самым найлучшим налогоплательщиком. Займы, страховки, поставки, налоги, обязательные самообложения, добровольные сборы… Это как, а? Мясо, молоко, шерсть, яйца, пух… Поняли, теперь, куда мои денежки идут? В бездонную яму — вот куда! Я, можа, один полгосударства кормлю!»
