Когда последние рабочие поднялись, Борский хотел тотчас же заняться приготовлениями к взрыву, но затем отложил свое намерение. Он сообразил, что если шахта заперта, то выйти из нее незаметно после взрыва будет невозможно. Взрыв, несомненно, услышат дежурные машинисты наверху, и если после него насосы перестанут работать, то злой умысел сразу обнаружится, выход из шахты будет строго охраняться, спустившиеся люди начнут осматривать отделение насосов сверху донизу и его поймают; последнее ему не улыбалось. Если же шахта не заперта, то положение после взрыва не становилось лучше, так как были бы приняты те же меры; подняться в клети, оставшись незамеченным, было бы невозможно; вылезать же с глубины 1000 м по лестницам превышало человеческие силы и во всяком случае потребовало бы столько времени, что нельзя было рассчитывать не встретиться с людьми, осматривающими насосное отделение для выяснения причин порчи. Но даже если бы ему удалось выйти незаметно, он был бы настолько разбит этим подъемом по лестницам, что не смог бы скрыться из города.
Обдумав все это, Борский решил отложить выполнение своего замысла до конца перерыва. Он знал, что первыми спустятся запальщики, чтобы зарядить приготовленные шпуры на дне шахты, и затем поднимутся опять наверх. Только через полчаса после этого спустится первая смена рабочих. Поэтому всего разумнее было подготовить взрыв насосов так, чтобы он совпал с взрывами на дне шахты и сначала остался незамеченным. С уходящими запальщиками можно было подняться наверх, не возбуждая ничьего подозрения, и немедленно скрыться из города. Для последней цели Борским был нанят человек с верховыми лошадьми, который должен был провести его ночью до первого русского селения, где можно было нанять экипаж и укатить во Владивосток.
Итак, ему приходилось ждать в шахте почти сутки, что при высокой температуре, господствовавшей внизу, было очень тягостно. Поэтому он поднялся по лестницам на 100 м вверх и расположился возле самой воздухопроводной трубы на полу отделения насосов; так как эта труба проводила воздух, охлажденный до — 25°, то около нее было не так жарко; местами даже влага, осаждавшаяся из воздуха шахты на холодной трубе, сгущалась в виде инея. Разложив на железном полу свою брезентовую куртку, Борский уселся; кроме электрического фонарика, у него с собой были свечи. Зажечь электрическую лампочку, имевшуюся возле каждой лестницы, он боялся, чтобы не привлечь внимания кого-нибудь из спускающихся в шахту. Борский знал, что время от времени дежурные слесари должны осматривать все камеры насосов для смазки и контроля; спускаясь в клети, они могли обратить внимание на свет, горящий в одном из ярусов, и открыть его убежище. Поэтому свечу он заслонил, а при всяком подозрительном звуке тушил.
Было около часа ночи, когда Борский устроился в своем убежище, которое занимало около трети поперечного сечения шахты, имея в плане вид сегмента круга с хордой около шести метров длины и высотой в три метра. Один угол сегмента был занят двумя воздухопроводными трубами, одна из которых всасывала горячий воздух из шахты, а другая нагнетала холодный. В противоположном углу проходили четыре менее толстые трубы насосов — двух постоянно действующих и двух запасных. В промежутке между теми и другими, т. е. в самой широкой части сегмента, в железном полу был люк, ведущий вниз, в следующий ярус, а над ним поднималась наискось вверх железная лестница в следующий верхний ярус; ярус от яруса находился на расстоянии 10 м. По стенке, отделявшей сегмент от остального пространства шахты, в котором двигалась клеть, проходили кабели телефона, электрического освещения и тока для перфораторов и электромоторов. В каждом пятом ярусе, т. е. через 50 м, находились камеры насосов и была дверца, через которую слесари входили в отделение для контроля и смазки, остановив клеть на этом уровне; это производилось четыре раза в сутки, в течение последнего часа каждой смены, когда уборка породы со дна шахты и спуск крепей оканчивались и клети освобождались. Для своего убежища Борский выбрал, конечно, ярус без камер, так как они посещались для контроля труб только раз в неделю и можно было думать, что в праздничный день этого обхода не будет.
Расположившись на полу, Борский подкрепил свои силы закуской и несколькими глотками коньяка. Он был совершенно один на протяжении целого километра, но мертвой тишины в шахте никогда не было; в трубах, возле которых он сидел, глухо шумел воздух, а в противоположных еще отчетливее шумела вода, поднимавшаяся непрерывным потоком вверх; кроме того, по трубам передавалось из камер мягкое жужжание моторов. Прислонившись головой к железной крепи шахты, можно было слышать, как за ней журчала вода, выходившая из горных пород.
Борский смотрел на желтый огонек свечи, еле освещавший ближайшие предметы, тогда как остальное пространство терялось в полумраке; он думал о том, что в этот раз никто не помешает выполнению его замысла. Загорится, шипя, зажигательный шнур, потом, когда он будет уже наверху, с грохотом взорвутся снаряды, разбрасывая осколки чугуна и железа, обрывки проволоки; остановятся насосы, и со дна шахты все выше и выше будет подниматься вода. Теперь приток не такой, какой был при первой попытке, а гораздо больше; за полчаса вода затопит не только платформу, но и взорванную камеру, которая станет недоступной; запасные насосы также будут испорчены. Пока установят новые — пройдут многие часы или даже дни и шахта будет затоплена на сотни метров, так что откачивание воды продолжится недели. Ельников и Киото будут думать, что вода прорвалась со дна шахты из какого-то подземного резервуара. Правление, удовлетворенное успехом города, не захочет тратить деньги на восстановление шахты, окончание которой становится сомнительным и слишком дорогим.
«Если все удастся выполнить по плану беспрепятственно и так, что меня никто не сможет заподозрить, — думал Борский, — то, пожалуй, незачем бежать во Владивосток. Такое бегство сразу вызовет подозрение. Конечно, лучше остаться как ни в чем не бывало и наблюдать с удовольствием за Ельниковым и Киото, за их хлопотами. Бежать я всегда успею, если решат откачивать воду, и то только тогда, когда уровень ее понизится почти до взорванных камер. Только в случае неудачи взрыва или если кто-нибудь из инженеров увидит меня теперь в шахте, — нужно бежать немедленно».
Размышляя так, Борский задремал под однообразный шум в трубах, прислонившись к стенке шахты; неудобное положение вызвало беспокойный сон с кошмарными сновидениями. Один кошмар сменялся другим, и после каждого Борский просыпался наполовину, беспокойно ворочался и опять засыпал. Услышав над своей головой топот ног по железным листам, он в ужасе проснулся окончательно.
«Накрыли!» — пронеслось в его голове. Он потушил огарок свечи, тихонько поднялся и притаился, прислушиваясь.
Ходили в ярусе с камерой насосов, находившемся в 20 м над его головой; через два люка оттуда проникал отблеск света, зажженного вошедшими слесарями.
Борский колебался между страхом и надеждой, прислушиваясь с тревогой к тому, что делалось наверху. Там возились у камер насосов — наливали масло в масленки и разговаривали. Он с тревогой вслушивался в разговор, но шум воздуха и воды в трубах мешал ему разобрать слова.
