— Нисколько не сомневаюсь в том, что мне бы не поздоровилось, — ответствовал Оливье, — и не могу за это на вас обижаться, ибо с какой стати стали бы вы выказывать расположение незнакомцу, захватившему вас врасплох взамен того, с кем вы уже издавна свели дружбу. Но уверяю вас, что если я и не могу равняться ни достоинством, ни телесной красотой с тем, кому вы назначили свидание, то все же не уступлю ему в желании вам служить и обожаю вас не меньше его. За этими любовными признаниями последовали многие другие речи, прерываемые иногда объятиями, сладостью коих насытились они столько раз, сколько позволили их силы.
Заметив, что солнце взошло и предвидя скорое возвращение мужа, Лорета попросила Оливье спрятаться в сени на конюшне, пока не опустят подъемного моста, по которому он сможет выйти из замка. Распростившись с ней и многократно пообещав никогда ее не забывать, Оливье согласился укрыться в указанном ему месте и предоставил Лорете вернуться в свою горницу, где она заперлась в ожидании благополучного исхода приключения с Катриной.
Тот день был воскресный, и трое молодых крестьянских парней поднялись спозаранку, чтоб отравиться к первой обедне, а оттуда в соседнее селение, где они намеревались помериться в большом жёдепоме [7] с лучшими игроками округи. Но священник не был таким любителем раннего вставания, как им того хотелось. В ожидании пока он выйдет из дому, отправились они прогуляться в окрестностях замка и тотчас же заметили грабителя, державшегося одной рукой за веревочную лестницу, а другой за железную решетку. Они увидали также и Катрину, обнаженную по самый пуп, и приняли ее за гермафродита. При этом они разразились таким громким смехом, что он пронесся по всей деревне, а священник, еще застегивавший камзол, вышел узнать, что их позабавило. Припадок хохота был так силен, что они едва держались на ногах, и только то и делали, что всплескивали руками, корчились в самых различных позах и натыкались друг на дружку, словно все с ума посходили. Добрый пастырь, смотревший только на парней и не догадавшийся о причине их смеха, не переставал расспрашивать о ней, но не смог добиться никакого толка, ибо их охватило такое веселье, что они были не в силах отвечать. Наконец, потянув одного из них за руку, священник спросил:
— Ну, Пьеро, поди-ка сюда, расскажи, что это тебя так рассмешило?
Тогда этот молодчик, держась за бока, повторил ему несколько раз, чтоб он взглянул на одно из окон замка. Подняв взоры к указанному месту, священник узрел причину, вызывавшую глупое поведение парней, но ограничился легким смешком, дабы явить собой персону степенную и скромную.
— Вы настоящие дурни, коли так беснуетесь из-за всякого пустяка, — сказал он. — Немного же вы, должно быть, видели на своем веку, если по малейшему поводу заливаетесь таким неистовым смехом, что вас можно принять за сумасшедших. Правда, я тоже смеюсь, но только над вашей глупостью: почем знать, может быть, то, что вы видите, должно вызывать у вас слезы? Мы скоро услышим от господина Валентина, в чем тут дело и какие шутки шутили нынче ночью в его доме.
В то время как священник кончал свое наставление, к нему подошла толпа крестьян, которые, подивившись на диковинное зрелище, стали спрашивать у вора и Катрины, кто их туда пристроил; но им не удалось добиться от них никакого ответа. Бедняги стыдливо поникли головами, и один только вор под конец сказал, что готов подробно обо всем сообщить, если его снимут с того места, где он находится. Но священник заявил окружающим, что надлежит подождать, пока Валентин отопрет ворота замка, и тогда некоторые пустились в обход, желая взглянуть, не видать ли в окнах какого-нибудь человека, дабы можно было его позвать. Тут дошел до них жалобный голос из глубины рва, вдоль которого они шли. Поглядев вниз, крестьяне узрели бадью, из коей незадолго перед тем вылез пришедший в себя Франсион. Он чувствовал такую слабость, что ему стоило большого труда выбраться из сего злосчастного места, а потому он прилег подле бадьи, дабы несколько оправиться. Увидав окровавленного человека, крестьяне спустились к нему, и один из них воскликнул:
— Ах ты, господи! Да ведь это — мой гость, тот благочестивый странник, что уже несколько дней живет у меня в доме. Любезный друг, — продолжал он, обращаясь к Франсиону, — какие же это злодеи так вас отделали?
— Вытащите меня отсюда, — отозвался Франсион, — помогите, друзья мои! Не могу сейчас удовлетворить вас ответом.
Услыхав такие слова, крестьяне извлекли оттуда Франсиона, и, в то время как они несли его на постоялый двор, повстречался им один из его слуг, который весьма удивился, увидав своего господина в таком виде. Он почел наиболее своевременным отправиться за цирюльником, и тот явился, когда Франсиона раздевали подле очага и собирались уложить в постель. Брадобрей осмотрел рану, показавшуюся ему не особенно опасной, и, наложив на нее первую повязку, заверил, что она непременно заживет в короткое время.
Между тем все деревенские жители собрались перед замком, чтоб взглянуть на внезапное превращение девки в парня. Те, кто уже усладил себя этой потехой, шли звать соседей на площадь перед замком, обещая им, что они получат немалое удовольствие. Но забавнее 'всего было то, что и женщины, более любопытные, нежели мужчины, особливо до потешных происшествий, пожелали узнать, что видели там их мужья. Они отправились толпой к замку; но не успели они поглядеть «а Катрину, как ушли оттуда скорее, чем пришли. Те, кто был в веселом настроении, хохотали, как обезумевшие, а те, кто был в грустях, не переставали ворчать, полагая, что все это было подстроено только ради того, чтоб над ними посмеяться.
— Надо же было выбрать божье воскресенье для такого шутовства, — сказала одна из них, — хоть бы подождали до окончания службы; такие проделки уместнее к заговению. Ах, господи, мир идет к погибели: мужчины — те же антихристы.
— Не убегайте, кумушка, — ответил ей один веселый молодец, — поглядите-ка лучше на служанку Валентина: она показывает все, что носит при себе.
— Ну ее к черту со всем ее добром! — вскричала та.
— Эй, тетка, — возразил он, — не корчите из себя привереды: вы были бы не прочь забрать у черта его долга.
— Ни-ни, — вымолвила другая, более решительная, — мы не отъедем на какой-то там доле: подавай нам все целиком.
— Вестимо, — продолжал мужлан, — вы убегаете от сокровища, которое вам показали, только потому, что до него далеко: между вами ров и решетка, да к тому же вы предпочли бы поиграть им, а не глядеть на него.
— Видит бог, — сказала ему баба с негодованием, — коли ты не перестанешь мне уши мозолить, то я поиграю с твоим сокровищем так, что оторву его и выброшу собакам.
Вот какие издевки сыпались на баб, но могу вас заверить, что они не остались в долгу. Если и не было у них таких забористых шуток, то по крайней мере нагородили они столько слов и ругательств и так громко кричали все сразу, что, оглушив мужчин, принудили их покинуть поле битвы, словно те признали свое поражение.
