Теперь я приезжал к знакомому каменистому мыску с малявочником и ведерком для малька. Малявочник я опускал в воду только один раз – этого было вполне достаточно, чтобы наполнить мальком приготовленное для него ведерко.
Я осторожно насаживал малька на крючок, насаживал, как и положено при ловле окуня, за губку, и ждал, ждал и ждал… Иногда томительное ожидание и прерывалось поклевкой, но это соблазнялся моим мальком тот же окунек-палечник, о котором был разговор выше. А вот хороших, солидных окуней около каменистого мыска Бодунова острова на этот раз не оказалось.
Я оставлял знакомый мысок и с ведерком и малявочником отправлялся на луды. Уж здесь-то обязательно будет рыба!.. И здесь этажами, эшелонами, толпами, массами записало по всей толще воды невообразимое множество малька, но и здесь мне удавалось разыскать лишь окуньков-недомерков. Крупных окуней нигде не было.
Нет, точнее, они были, но не на лудах и мысах, а на каких-то невообразимых глубинах, откуда нет-нет да и доставали сетями этих окуней-страшилищ.
Что они делали там, почему, как положено окуням, которых я знал раньше на Волге, на Оке, на Москве-реке, на самых разных озерах и водохранилищах, не появлялись вдруг среди гущи малька в полуденные часы и не устраивали здесь свои знаменитые окуневые охоты-бои с жадным чмоканьем охотящихся рыб, с визгливым криком и плеском чаек, которые тут же появлялись на месте окуневого боя и перехватывали у полосатых охотников добычу?
Что происходило здесь, на этом загадочном Пелусозере?.. Почему не выручил меня тут мой знаменитый малявочник, который раньше выручал меня везде-везде? Два десятка мальков, пойманных малявочником посреди лета, в жару, и следом десять-пятнадцать окуней на хорошую уху – это было моим правилом. Но не правилом Пелусозера!
Пелусозеро! А может быть, разгадка твоих тайн в самом твоем имени?.. Пелусозеро! Почему я не постарался разгадать твое имя?
Наконец я оставил малявочник, ведерко и по вечерам стал уезжать только за плотвой и подлещиками. Это была по-своему удивительная ловля – ловля плотвы и подлещиков белой летней ночью севера!.. Как чудесен настороженный поплавок! Какой небесный свет опускается на воду в то самое окошечко, где рядом с тростниковым стеблем замер среди пастельных тонов белой ночи темный кончик чуткого поплавка!
А потом поплавок исчезал. И я мягко выводил к лодке серебристую рыбку. Она, только что появившаяся из воды, тоже принимала на себя мягкие краски белой ночи, а оттого тоже становилась сказкой, как была сказкой сама белая ночь…
За ночной ловлей плотвы и подлещиков я забывал на время окуней, но только на время, и всякий раз, изменяя данному самому себе слову забыть совсем этих полосатых разбойников, снова и снопа заглядывал к мысам и лудам, где еще не так давно, в начале лета, вовсю хозяйничали окуневые стаи.
Вот и на этот раз я изменил своему слову. Собравшись за плотвой, я немного поторопился и перед плотвой и подлещиками заглянул на луду к окуням.
На луде было тихо. Так же всю толщу воды занимали мальки, но теперь уже подросшие, разобравшиеся по стайкам. Я смотрел на этих возмужавших рыбок и завидовал им – уж этим-то рыбкам должны быть известны тайны озера, подарившего им жизнь.
Малявочника у меня с собой не было. Были только черви. И просто так, чтобы скоротать время, оставшееся до вечера, до начала вечернего клева плотвы, я закинул удочку. Поплавок коснулся воды неподалеку от борта лодки, вздрогнул, но не успев, как положено поплавку, замереть, тут же ушел под воду…
На крючке оказалась плотвичка, резвая, красивая. И я закинул удочку еще раз. И снова поплавок почти тут же ушел под воду вслед за новой плотвичкой.
Так продолжалось недолго. Клев прекратился, и наступила вечерняя тишина. Пора было поднимать якорь и плыть к тростнику за вечерней плотвой. Но неясное чувство ожидания чего-то необычного не позволяло мне подняться с сиденья и взяться за веревку якоря… Ну, подожду еще немного… А вдруг и сюда явится вечерняя плотва?.. А вдруг лещи?..
