Вот это был вопль! В нем с огромной силой сконцентрировалось и вылупилось все пережитое за последние часы, неизведанный доселе восторг и ужас. Он ринулся к шарахнувшимся тучам, и под его мощным напором задрожали появившиеся в просвете звезды.
Выполнив свой долг, Яна пошла ко дну. Уже молча.
Я прыгнул за ней, выбросил ее на берег, выскочил сам, накинул на нее полотенце и стал растирать.
В этот момент послышался дробный топот ног, и из темноты вылетели на помощь Са-ныч и Прохор. У Саныча (это очень интересно!) в руках было ружье, у Проши - топор.
– Что случилось? - выдохнул Саныч, оглядывая темноту вокруг нас и водя по сторонам длинным ружейным стволом.
– Лягушка укусила, - пожаловалась Яна. Она обернула полотенце вокруг бедер и кокетливо спросила: - Проша, правда, я теперь похожа на русалку?
– На замерзшую селедку, - отвел глаза Прохор. Хорошо еще в остолбенении топор себе на ногу не уронил…
Старая банька была небольшая, из потемневших бревен, об одно окошко. В ней славно пахло увядшей березой и сеном. Потому что на стенах висели веники, а на потолке было устроено что-то вроде сеновала, и туда вела приставная лестница.
Рядом с печуркой со сложенными возле нее дровами стояла железная кровать под ватным одеялом. У окна - столик, предусмотрительно снаряженный: подсвечник, бутылка, стакан, закуски («а после бани - укради, но выпей») и кувшин с молоком, а на нем - краюха черного хлеба.
Яна толкнула окошко, оглядела силуэты садовых деревьев, колючие зубцы дальнего леса и вздохнула:
– Летом здесь, наверное, сказка.
– Зато зимой - наверняка суровая быль, - буркнул Прохор, сдвигая на край стола тарелки и раскладывая свои бумаги.
– Э! Ты чего это? - грозно прикрикнула Яна. - Мы тебя из милости приютили, а ты тут нахальничаешь!
– Я буду здесь работать, - уперся Прохор.
– Ты на скотном дворе будешь работать. Как миленький. Как дядя Миша сказал. - И со своей обычной непоследовательностью, но, безусловно, с какой-то внутренней, недоступной нам логикой добавила: - И что за имя у тебя? Прошка! Кличка собачья. Совсем на имя не похоже.
– Серый, - с укором, с обидой, безнадежно произнес Прохор, - у тебя ведь была такая возможность утопить ее в пруду. Никто бы и не хватился. И никто бы тебя не осудил.
– Да? - Яна хрустела огурцом, отбрасывала со щек влажные волосы. - Ты думаешь, я сама в воду упала? Как же! Но ничего у вас не вышло. И не выйдет. - Она строго постучала пальцем по краю стола. - Серый, за мной!
И полезла на сеновал, уронив с себя полотенце.
Мы упали на разостланные одеяла, одновременно безудержно зевнули и… наступило утро.
Разбудила меня утренняя разминка: Яна и Прохор опять делили стол. Я свесил голову. Чтобы не пропустить самое интересное.
Яна (руки в боки): «Серый здесь будет завтракать!» - и ширь бумаги на край стола.
Прохор (выпучив глаза): «Завтракать будем в доме! - и ширь бумаги статус-кво. - А это - мое рабочее место!»
Яна: «Твое рабочее место в сортире!» - и подняла над головой самую тяжелую папку.
Вот это она напрасно. Прохор - хороший, честный писатель. Беспощадный и бесстрашный. Накануне октябрьских событий он опубликовал в оппозиционной прессе серию таких убийственных статей, что они даже врагами читались пуще детективов. А в Белом доме принимал самое непосредственное участие в подготовке документов, воззваний, речей и листовок. Потому его - дурака - искали не только бандиты. Чтобы свернуть в суматохе его хилую красно-коричневую шею. Но скорее всего Яна лишит их этого удовольствия, опередит, стало быть.
– Серый! - истошно закричала она. - Слезай скорей, он дерется!
– Серый! - не менее истошно завопил Прохор. - Запри ее где-нибудь! У меня на нее психологическая аллергия. Какие слова знает…
Второй раз я проснулся, когда донесся до меня желанный звон посуды и Янин призыв:
– Серый, пожалуйте откушать!
Стало быть, победила Прохора, отстояла завоеванные рубежи.
Я спустился вниз и стал звякать рукомойником, прислушиваясь к говору за столом.
– Вот так, - размеренно и ровно ронял тяжелые фразы Бирюков. - Их целая банда. Курочкиным дом спалили, так они и уехали. У Вани Чуркина всех поросят потравили, он теперь им платит…
– В милицию обращался? - спросил Прохор.
– А что милиция? - вздохнул Саныч. - Милиция далеко, телефона у меня нет. Пока доедут… Да и потом, Ваня мне шепнул, у них в Званском горотделе свой человек сидит, на зарплате. Только сунься с заявлением. Ваня сдуру-то попробовал. Говорят, будем с поличным брать, «куклу» изготовили, засаду организовали. А никто за деньгами и не пришел. Вернулся Ванек на ферму - там тишина. Сорок голов как косой срезало…
Я вошел в комнату, поздоровался, стало быть, сел за стол.
– Вот я и говорю… - обратился ко мне Саныч.
– Я все понял. - Меня сейчас больше всего интересовала шипящая в сале яичница, сковороду с которой Яна выхватила из-под носа Прохора и поставила передо мной.
– Одно время было отстали, - снова обратился ко мне Саныч. - Отогнал я их, чтоли?
– Бывает, - согласился я, стараясь не замечать Прошкиных глаз, бегающих за моей вилкой: сковорода - рот, сковорода - рот…
– Но не думаю, что испугались…
– Я тоже. - Я откусил пол-огурца, чтобы яичнице не было страшно одной в темноте.
– А в начале октября опять явились. Собак застрелили…
– Понятно, - согласился я. - Они по могли погасить очаг сопротивления в Москве и вернулись к повседневным делам. - Я передвинул сковороду Прохору.
Он глянул на нее, посмотрел на меня. Да с такой обидой, что я чуть не заплакал. А Яна положила перед ним корочку хлеба и погладила по голове.
Нет, ребята, вы меня в это дело не втянете. Навоевался Серый досыта. Тем более сам в бегах. И без оружия. Что там ломтевский «Макаров» в бардачке брошенной машины, здесь атомной бомбы мало, стало быть.
Яна протянула мне кружку с кофе.
– Я тебе, Михал Саныч, одно скажу: объединяться вам надо. Самооборону организовать.
– Разве совладаешь с ними? Не только все фермы, даже колхозы к рукам прибрали, данью обложили. И все молчат, не то что воевать - признаться друг другу боятся.
Опять же: у них - оружие, а у нас - вилы да грабли…
– Ну-ну, - не согласился я. - А то мужики ваши под кроватями и в шкафах ружьишки не прячут.
– Человек нужен, - пер на меня Саныч, многозначительно подняв корявый палец. - Руководитель. Этот… профессионал!
– Ну да, - кивнул я. - Чтобы сочетал в себе личное мужество, организаторские способности и высокий профессионализм.
Стало быть, драть надо и отсюда. Отдохнул, называется, спрятался. Нет, рвану в «имение» свое, если его еще враги не захватили. Заломлю какой-нибудь киоск - на дорогу хватит.
Прохор встал из-за стола, прошелся, заложив большие пальцы под мышки - совсем как Ленин, остановился у меня за спиной. Сейчас по башке сковородой ахнет.
Вместо этого он положил мне руки на плечи.
– Леша, ты только что из боя…
– Я всегда только что из боя.
– Неужели ты не понял, с кем ты сражался? Ведь это одна банда.
– Серого не надо уговаривать, - буркнула Яна, и я не понял, что она этим сказала.
– Они теперь каким-то Махно грозятся, - вспомнил Бирюков.
– Как, как? - Я привстал. - Как ты сказал?
– Махно, вроде…
– Может, Махнота?
– Во, точно. Махнота.
Махнота… Это совсем другое дело, стало быть.
…Вот она - ночь с первого на второе. Холодная ночь. Возле здания Генпрокуратуры затаились, как волки, ждущие сигнала вожака, чтобы броситься в кровавое дело, несколько больших иномарок с тонированными стеклами. У крайней - зловещая группка. Посверкивают в ночи зажигалки, вспыхивают огоньки сигарет, топорщатся на спинах кожаные куртки, выдавая небрежно спрятанные автоматы. В центре группки - с трубкой в зубах, в верблюжьем пальто, белом кашне и лаковых штиблетах - высокий и стройный Махнота. Ждут своего часа. Часть его людей там, по ту сторону баррикад Белого дома, остальные рассредоточены по городу в тех точках, которые для них особо интересны (я замечал их у здания МВД, возле районных управлений и прокуратур, около крупных банков). Как в феврале и октябре семнадцатого года.
Нет, ребята, это совсем другое дело.
– Вот что, Саныч. Собери-ка тех коллег, в коих ты уверен, как в себе, - это, стало быть, раз. Покличь участкового. Как он?
– Хороший парень. Недавно из армии, с «горячих точек».
– Зови его на беседу со мной - это уже два. Теперь: когда они должны прийти за ответом?
– В среду грозились.
– Указание тебе такое: встретить их круто. Мы тебя подстрахуем. Твердо пригрозить милицией… Именно милицией.
– Это три! - смекнул Саныч.
– Правильно. А мы тем временем будем оборону ладить. - Хотя нет, хватит обороняться. Знаю теперь, к чему оборона приводит. Невыгодное дело. - Это сколько у нас уже получается? Вот, и добро - пока хватит. Да, позвонить бы мне надо, где это?
– Я тебя отвезу.
– Все, совещание закрываю. Пошли-ка, обойдем территорию. Прикинем, как воевать будем.
Яна проводила меня взглядом, который я тоже не понял.
Ничего, ее разъяснений долго ждать не приходится. Надо попробовать Яну к теще от греха отправить. Вот деньжатами разживемся…
– Не скучайте без нас, друзья, - сказал я, примеряя Санычевы сапоги.
– Они не будут скучать, - заверил Саныч и повернулся к Прохору: - Поросятам комбикорму намешаете. Навоз из свинарника уберете. Покормите кур. Яйца соберете - кошелка в курятнике, на гвозде. Вот в эти бочки воды из колодца натаскаете. Если останется время, наколите дров и сложите за сараем в поленницу. Ну и обед, конечное дело, сготовите. Петуха сможешь зарубить?
– Попробую, - пожал плечами Прохор.
– Понятно. Инвалидов нам только не хватало. Безруких.
– А я его зарублю, - сказала Яна, не уточняя - кого именно.
Мы не торопясь обошли владения Бирюкова. Похоже, он в самом деле собрался сворачивать хозяйство, это уже чувствовалось: многое начатое было брошено. Особо грустно выглядел маленький экскаватор, оставленный в незавершенном котловане. Он дремал, как какое-то странное животное, вытянув шею и положив усталую голову-ковш на край траншеи, в которой уже собралась осенняя вода и суетились в ней желтыми корабликами палые листья, собирались у оплывающих берегов.
