Многие из этих запретов возникли в доисторические времена. Выдающийся этнограф Д. Фрезер без труда установил сходство иудейского запрета «варить козленка в молоке его матери» с аналогичными древними запретами в африканских племенах, считавших, что кипячение молока приведет к тому, что корова перестанет давать молоко. Этот архаический запрет отразился в обычае, принятом в прошлом у евреев, держать отдельную посуду и особые скатерти только для молочных блюд.
Религиозные праздники также связаны с различными домашними обрядами, которые без сомнения были известны Лейбе с раннего детства. Так, праздник нового года (иом-кипур) требовал приношения в жертву домашней птицы, курицы или петуха каждым членом семьи в зависимости от пола. В происходивший вскоре после иом-кипура праздник «симхасторе» (радость Торе), по словам М. Грулева, «все обязательно должны веселиться. В этот день дозволяется даже выпить рюмку вина». Другой праздник Ханука, вероятно, запомнился Лейбе игрой в карты, которая разрешалась по этому случаю. В течение восьми вечеров Хануки в доме зажигали канделябр из восьми свечей. Наверняка в праздник пурим в самом близком к Яновке селении еврейских колонистов Громоклее организовали праздничные представления и они не могли не запомниться мальчику.
Праздник, который требовал наиболее длительных приготовлений, был «пейсах» (Пасха). Еще за месяц до этого праздника состоятельные евреи снимали новый дом, куда переселялись во время праздника. Поскольку Бронштейны обладали определенным достатком, то, возможно, у них было наготове особое помещение для этого праздника. За неделю до него члены семьи приводили это жилье в порядок, мыли полы, белили стены. Особо старались уничтожить все остатки хлеба, а в очищенный дом вносили посуду и утварь, специально приготовленные для этого случая. Эти ежегодные хлопоты и ритуалы, связанные с праздником, не могли не оставить прочного следа в памяти мальчика. Однако в своих мемуарах Троцкий ни одним словом не обмолвился по поводу многочисленных праздников и связанных с ними обрядов, составлявших важную часть жизни еврейства в дореволюционной России и отличавших евреев от остального населения страны.
Нельзя обнаружить в автобиографии Троцкого и воспоминаний о посещении синагоги. Правда, Троцкий упомянул о своей учебе в хедере в Громоклее, но он не вдавался в подробности. Между тем освоение древнееврейского языка и приобщение к священным книгам иудейской веры составляли важнейший этап в культурном развитии евреев в годы, когда рос Лейба Бронштейн. Отметив, что «первоначальное обучение грамоте, а также молитв, совершенно обязательно и неизбежно для каждого еврейского мальчика, хотя бы и для круглых сирот», М. Грулев писал, что «невозможно себе представить неграмотного в этой области еврея». Поэтому, когда Троцкий писал, что его отец был неграмотным и лишь к концу своей жизни смог прочитать по слогам имя своего сына на обложках книг и брошюр, то он скорее всего имел в виду то, что его отец не умел читать по-русски, как и многие пожилые евреи того времени. Однако нет оснований полагать, что Давид Бронштейн, человек, обладавший заметным весом в еврейской общине, не изучал древний язык и священные книги. А ведь это, в соответствии с Талмудом, следовало начинать с пяти лет.
Лейба Бронштейн был направлен в хедер в шесть лет. После овладения основами древнееврейского языка он, как и другие ученики хедеров, перешел к изучению «Торы» («Пятикнижия», то есть первых пяти книг Библии), а затем стал знакомиться с книгами пророков.
Ссылаясь на то, что он «не говорил на жаргоне» (так Троцкий называл «идиш»), и поэтому «ни с кем не сумел сблизиться», а также из-за того, что он провел в школе лишь «несколько месяцев», Троцкий заявил о «скудости» своих «школьных воспоминаний». И все же он тепло вспоминал своего первого преподавателя в хедере – Шуфера, и это также заметно отличало воспоминания Троцкого от других бывших воспитанников хедеров, которые запомнили дни учебы как тягостное время и с неприязнью вспоминали суровых учителей («меламедов»), не расстававшихся ни с маленькой заостренной указкой («тайтеле»), ни с розгами.
Вспоминая свой первый урок в хедере, Л. Инфельд писал, что помощник учителя «положил на стол помятую Библию, открыл ее на запачканной грязью странице и, ткнув деревянной указкой с острым концом в одно из древнееврейских слов, приказал: «Повтори!» Я повторил. «Повтори!». Я снова повторил. И так пять раз. Потом он произнес немецко-еврейское слово (на идише. – Прим. авт.) с тем же приказом «Повтори!» Я послушно повторил. После пятикратного повторения я запомнил оба слова, не понимая значения ни одного из них. Однако я догадался, что одно является переводом другого… Деревянная указка медленно двигалась от слова к слову, от строки к строке. В другой руке помощник учителя держал розгу. Но он видел по ходу урока, что розга ему не понадобится. Поэтому он осторожно положил ее на стол…»
Очевидно, что рассказчик так же, как и Лейба Бронштейн, не достаточно хорошо владел языком идиш, но также ясно, что в хедере ученики невольно совершенствовались в идише помимо изучения иврита. При этом розги могли использоваться для внедрения этих языковых познаний.
О жестких методах обучения вспоминал и Грулев: «Отношение… к ученикам было всегда сурово, а иногда и бессмысленно жестоко: оплеухи и плетка сыпались за дело и без дела; а ученики мстили своим палачам тем, что… лупили козу меламеда, портили ему часы, стараясь вообще пакостить своему мучителю всем, чем только возможно, конечно – втихомолку».
