Не знаю уж, что мы тут ожидали увидеть, но в целом озеро никого не впечатлило.
— Лужа и лужа! — определил Дуст и первым швырнул в озеро камень. Булыжник булькнул, не породив никакого возмущения.
— А блинчики слабо? — Мятыш подскочил чуть ближе и, выбрав камень, смахивающий на диск, послал его вдаль. Получилось не слишком умело, но каменюка неожиданно запрыгала по воде, послушно «выпекая» блинчик за блинчиком.
— Один, два, три, четыре… — скороговоркой зачастил Мятыш.
— Ага, триста сорок шесть, как с куста, — хмыкнул Хома.
— Ну, штук десять-то точно получилось! — возмутился Мятыш. — А может, и двадцать…
— Двадцать, говоришь? — Хома ревниво подобрал подходящий камешек и метнул его хлестким движением. Я ахнул. Точного количества блинчиков никто, конечно, не сумел определить, но десятка два он перекрыл наверняка.
— Ни фига себе!
— Коэффициент поверхностного натяжения, — объяснил Скелетон. — Озеро, с одной стороны, скользкое, с другой — тягучее. Все равно как масло. Вот камни и скачут здесь почище лягушек. Кстати, вы поосторожнее с этой водицей, она фабрику сглодала. И кожу, верняк, разъест.
— Думаешь, это кислота? — Кайман с опаской приблизился к озеру.
— Если как-то она справляется с грязью, значит, кислотная составляющая точно есть. Кроме того, Хобот говорил, что ученые и контактировать с озером пытались. На полном серьезе! Типа, все эти рачки стали со временем коллективным разумом — ну и, значит, разговоры с ними разговаривать можно.
— Ага, и беседы беседовать… — фыркнул Дуст. — Сказки, скорее всего. Было бы так, тут давно бы научный центр отгрохали.
— Ты думаешь, кому-то интересен иной разум? — Гольян криво улыбнулся. — Это мы только трепаться любим про братьев, значит… По разуму и картишкам. А если встречается что-нибудь похожее на нас, так сперва за лазерные пушки хватаемся.
— Так ведь правда, о чем с нами разговаривать? — Скелетон задумчиво присел на корточки. — Ну, то есть, если оно разумное, значит. Мы о своем думаем, озеро — о своем. Где они — точки соприкосновения?
— Сейчас мы как раз можем думать об одном, — возразил я. — Мы, к примеру, про озеро гадаем — живое оно или не живое, а оно — про нас. Типа, пришли тут бараны какие-то, носятся по берегу, камни кидают. И чего им надо?
— Ну ладно, пусть даже так, — Скелетон с усмешкой покосился на меня. — Но точки соприкосновения где?
— Точки соприкосновения — это мои каменюги! — крикнул Мятыш и запустил в озеро очередной диск. — Гля-ка, ну, прям совсем крутояровски! Десятка три блинчиков, не меньше.
— Ага, рассказывай…
— Чего рассказывай, сам посчитай. Или твои дохлые лепешенции или мои — жирные да пузырчатые.
— Мели, балабол… — Дуст сосредоточенно и зло метал камень за камнем. Выходило у него явно лучше, но восторги вызывал отчего-то Мятыш. Дуста это злило.
— Разведрота стрельбу закончила! — доложил Мятыш и прищелкнул каблуками. — Приступить к химическим опытам! Есть, приступить…
Опыты, впрочем, уже проделывали другие ветераны Ковчега. Приблизившийся к самой воде Гольян вдумчиво изучал поверхность озера, о наблюдениях своих тут же сообщал Скелетону:
— Видимость почти нулевая. Муть полная. Та-ак, а вязкость… Ну, если палкой мешаю — похоже на кисель.
— Ты аккуратней там! — предупредил Скелетон.
— Думаешь, монстры выскочат или озеро плюнет волной?
— Ну, мало ли…
— Брось, Хобот же толковал, люди до сих пор эту воду как лечебную используют. Всякие там грязевые ванны…
— А как тогда эта грязюка стены, по-твоему, растворяет?
— Да враки это! Подмыла снизу, и рухнуло все. Озеро тут ни при чем. Есть же мертвые моря. Или озера супер соленые. Тоже полезные, между прочим. Пока народ не чипировали, все лечились, как миленькие.
Метать камни в озеро надоело. Шишкой Хома бросил в Каймана, попал в ухо. Кайман подхватил увесистый сук, погнался за обидчиком. Тошиба сидел у сосны, томно обмахиваясь листом лопуха, Викасик и вовсе расстелила на траве куртку и разлеглась на ней, раскинув руки. Гольян, между тем, бросил в воду пук травы, чуть позже окунул лист подорожника.
— Ноль эмоций, фиг движения! — прокомментировал он.
— Ты настоящий мусор брось, тогда и посмотрим.
— А где я тебе возьму настоящий мусор?
— Может, оно уж выдохлось? — предположил я. — Любая кислота — да еще на открытом воздухе — сто раз распадется на составные элементы. А тут ведь ручьи, дожди.
— Чего ж она вязкая такая?
— Ну мало ли…
— А если это и впрямь разумное биосущество, то что ему интересно будет от нас услышать?
— Да ничего, — сонно пробормотала Викасик. — Спит оно, а мы его будим.
— Тоже интересная мысль, — кивнул Скелетон. — Значит, можно попытаться разбудить его.
— Ну разбудишь, а о чем говорить-то? — усомнился я.
— Да ведь оно ничего такого и не видит — небо да берег, — не согласился Тошиба. — Разве ему не интересно будет узнать, где мы живем, чем занимаемся?
— А тебе интересно, какая у озера глубина, как эти рачки информацией между собой обмениваются? Или, к примеру, как они мусор научились растворять?
— Ну… В принципе я бы послушал.
— В принципе… — Гольян хмыкнул. Он как раз щепочкой окунал в озеро выловленную где-то букашку. Букашка не тонула и не погибала. Извивалась червяком, трепетала крылышками и плыла уверенно к берегу.
— В принципе, майн литл бэби, нас мало волнует, что оно там думает. Не замышляет поработить землю, и ладушки. Если хочешь знать правду, так человечество вообще никогда не интересовали звездные миры и прочие там загадки-погремушки. Разве что на предмет стибрить технологию поинтереснее. Ну или повоевать, конечно, мускулами помериться. И озеро это… Вот выдрессировали его, приучили жрать всякий хлам, а большего никому и не надо. Оно, может, и не глупее нас, только нам-то от этого какой прок? Плещется себе, думает о чем-то своем, и ладно.
— Как-то ты странно рассуждаешь. По-твоему, люди только ради себя и способны жить?
— А ради кого же? Ради марсианских микроорганизмов? Или монстриков с Глории?
— Я вот боюсь, — тихо и задумчиво проговорил Скелетон, — что люди и ради себя уже утратили способность жить.
— Ну ты даешь! — удивился Гольян. — Но ведь живут же!
— Это они по инерции. Живут и никак остановиться не могут. А зачем, для чего — уже и забыли.
— Правильно! Чипов всем навставляли, думать отучили. Даже самые нормальные и те мучаются. — Это встрял уже Хома. Ему тоже хотелось пофилософствовать.
— Если ты про Хобота, то не переживай. Он тоже не особенно мучается.
— Откуда ты знаешь?
— Значит, знаю. У них пукалка такая в черепе работает — состав крови меняет. Начинаешь переживать, тебе раз эндорфинчиков! Ровно столько, чтоб ты ногти не грыз. Ты наших преподов видел хоть раз в депрессняке?
— Вроде нет.
— То-то и оно. Всегда подтянутые, с улыбочками от уха до уха, просветленные, блин. Даже когда сердятся — точно по одной программе работают. И текст один, и слова.
— Андроиды, что ты хочешь… — Гольян свернутым лопухом зачерпнул порцию озерной воды, перенес в бочажок, вылил. Скучновато зевнул.
— Тухло, никаких изменений.
— Кустаначиу правильно сказал: скисло тут все давно, — пробормотала Викасик. — Вон и людей по берегам не видно, перестали ездить.
— А зачем им ездить, они и без озера давно бессмертные.
— Чего мы вообще сюда приперлись? — Гольян поморщился. — Лучше бы грибов пособирали, пожарили. Э-э, Кайман, хорош! Прибьешь Хомячка…
Кайман и впрямь совершил невозможное — поймал-таки обидчика. Хома излишне увлекся дразнилками — споткнулся о древесный корень и растянулся. Тут-то его и настигло возмездие. Кайман навалился на визжащего Хому и теперь охаживал кулаками. Скелетон недобро растянул тонкие губы, посмотрел точно в стриженный затылок Каймана, на несколько секунд прикрыл свои серые глаза. Здоровенный парняга как раз принялся душить Хому. Не задушил бы, конечно, но порядок есть порядок, и Скелетон с удовольствием сотворил то, что он не раз проделывал в Ковчеге. Могучая спина Каймана замерла, а после начала изгибаться дугой. Кайман захрипел.
— Скелетон… Гад… Ты чего?
— Кто гад?
— Отпусти…
Все так же отстраненно улыбаясь, Скелетон опустил глаза, тонкими узловатыми пальцами с силой растер надбровные дуги, помассировал виски. Я перевел взгляд на Каймана. Он все еще чувствовал себя неважно, сидел на земле, уныло растирал плечи и поясницу. В сторону Скелетона старался даже не глядеть. Освобожденный Хома независимо отряхивался и вообще вел себя так, словно это он самолично только что отмутузил Каймана. Даром его Хомяком когда-то прозвали. Важность да надутость изображать у него получалось здорово.
— Ребцы! — тоненько вдруг позвал Мятыш. Тоненько так, жалобно — меня аж морозцем пробрало.
Сначала я даже не понял, что стряслось. Да и никто не просек с первых минут. Мятыш ковылял к нам, и что-то такое было у него с ногами. Я вскочил с места, Вика рывком поднялась, повскакали и другие.
Левой ступни у Мятыша не было. То есть брючина болталась, а опирался он уже на культю. Только сам Мятыш с ужасом глядел на свои руки. Ладони и пальцы у него пузырились, оплывали водой. Прямо так и капало на землю. Часто-часто. Но не кровью, а именно водой.
— Ты что… — Скелетон шагнул к Мятышу. — Ты… Это что, в озеро окунул?
— Во, дурила! В Зыбун сунулся… — Гольян подскочил к Мятышу, тут же отшатнулся прочь. Касаться Мятыша было страшно, и мальчишечка тоненько заскулил.
— Бо-ольно… Ножку больно…
Ватага в растерянности топталась вокруг. Подходить к Мятышу никто не решался. Пальцев уже не было, на руки паренька страшно было смотреть. И на землю капало все чаще и чаще. Мятыш уже и стоять не мог, упал на колени, кудельки на его лбу стали мокрыми от пота. В глазах стыли ужас и непонимание. Он исчезал. Что-то пожирало его — кусочек за кусочком!
