Горэм замолчала, чтобы услышанное улеглось в памяти мальчика. На миг Гайфье стало по-настоящему страшно: полумрак пустого помещения, жаркий шепот старухи, пророчество…
Но Гайфье был рожден солнечным, он не умел долго пугаться или огорчаться.
Вскочив, он бросился к окну и ударом кулака сшиб на землю ставень. Широкий солнечный луч хлынул в комнату, разоблачив пляшущую в воздухе пыль и явив мятое лицо Горэм.
– Я не мог больше сидеть во мраке, – признался Гайфье, усаживаясь обратно за стол. – Темнота меня раздражает.
– Лучше бы вы ее боялись, мой господин, – сказала Горэм, но теперь ее голос больше не звучал зловеще.
– Почему? – в упор спросил Гайфье.
– Потому что проклятие сумерек – это о вас и вашей сестре, – просто отозвалась она. – Скоро наступит время опасного сближения двух лун. Скоро…
Она замолчала, жуя губами. Гайфье смотрел на нее, ощущая неловкость. Она пыталась запугать его, предостеречь, но выглядело это так, словно старая женщина, разобиженная на своих бывших господ, запоздало пытается свести счеты.
Гайфье решил поскорее закончить томительный разговор.
– И в чем же это должно, по-вашему, выразиться? – осведомился он.
– Ваша сестра попытается убить вас, – сказала Горэм и уставилась на Гайфье молящим взором.
Гайфье встал и молча двинулся к выходу. Он больше не в силах был находиться со старухой в одном помещении. Он вполне отдавал себе отчет в том, что оскорбляет самую преданную и бескорыстную любовь из возможных: любовь самки к выкормленному ею детенышу. Но почему-то этот род любви вызывал у него ужас и почти физическое отвращение.
Дом, где появилась на свет Эскива и где родился он сам, Гайфье нашел без труда. Нянька достаточно точно описала и площадь, и само здание. Впрочем, мальчику казалось, что он отыскал бы этот дом и без всякого описания: как ему мнилось, связь между ним и местом его рождения до сих пор не была прервана.
Он остановился возле фонтана, огляделся, пытаясь представить себе, какой была эта площадь в ночь родов Уиды. Наверняка фасады завесили большими полотнами с нарисованными декорациями. А тут могли натянуть канат для воздушной танцовщицы…
Гайфье опустил веки и как будто въяве увидел ее, тонкую, бесстрашную, с длинными развевающимися волосами. Внезапно девушка из его фантазии остановила танец и взглянула прямо ему в душу. Гайфье вздрогнул и поскорее открыл глаза.
Ничего не изменилось. Площадь по-прежнему оставалась пустой. Две женщины неторопливо пересекли ее, зачерпнули воду из фонтана, остановились, чтобы обменяться парой фраз. Ушли.
Открылось окно на верхнем этаже. Рыжеволосая девочка уселась на подоконнике, рыжая кошка пристроилась рядом. Девочка взяла маленький летучий кораблик и выпустила его из окна. Игрушка полетела вниз, попала в струю воздуха, поднялась над площадью, а затем порыв ветра швырнул ее прямо в фонтан. Девочка засмеялась, скрывая огорчение. Кошка с интересом наблюдала за полетом злополучного кораблика, а когда он исчез в воде, зевнула и свернулась клубочком.
…Значит, здесь выступала воздушная танцовщица. А внизу стояли двое актеров, изображающих две луны, Ассэ и Стексэ. Одна ярче светит в мире эльфов, другая заглядывает в лица спящим людям. И когда две луны столкнутся, свершится проклятие сумерек.
Мальчик тряхнул головой, и воображаемая картина рассыпалась. Как странно! Пожалуй, стоит отыскать артистов, которые давали здесь спектакль в тот день. Вряд ли за четырнадцать лет они все оставили свое ремесло и исчезли, растворились среди обывателей. Кто-нибудь из них наверняка выступает до сих пор.
Он рассматривал фасад дома, где провел первый год жизни. Действительно, забавная роспись. Огромные напольные вазы были набиты цветами и фруктами, и полуобнаженные девушки пытались втиснуться туда же, а мохноногие сатиры выскакивали отовсюду и тянули к своим веселым «жертвам» жадные руки.
– По крайней мере, кое-что связывает нас с Эскивой до сих пор, – сказал себе Гайфье. – У нас общий отец, что не подлежит сомнению. И этот дом – тоже наш. Этого у нас не отнимет и дюжина доброжелателей.
Внезапно ему опять показалось, что за ним тайно следят. Он резко обернулся в сторону тесного, плохо освещенного проулка, выходящего на площадь, но никого там не увидел.
Темная фигура отделилась от стены и стала как будто шире: теперь она заполняла все пространство между домами.
Проулок, где пряталась фигура, правильнее было бы назвать «щелью», таким узким он был. Мостовая здесь вечно оставалась сырой, потому что солнечные лучи не проникали сюда – крыши смыкались на уровне верхнего этажа так плотно, что представляли собой единое целое.
Сумрачная фигура беспокойно зашевелилась. Мускулистая рука резко высунулась из бесформенных одеяний и снова нырнула в колеблющиеся складки. Горящие глаза, скрытые под нависшими густыми бровями – или, может быть, то был капюшон? – с жадностью рассматривали Гайфье.
