Салиху вдруг отчетливо стала внятна разница в их возрасте. Алаха, сообразил он, как раз годилась ему в дочери. СТАРШАЯ ДОЧКА. От этой неожиданной мысли у него сдавило горло и что-то сладко заныло в груди. Сложись жизнь иначе – растил бы собственных детей. Баловал бы их подарками – как отец, бывало, его самого баловал… А уж в такой гордой, такой красивой Алахе и вовсе души бы не чаял…
Непрошенное воспоминание об отце ожгло, точно кнутом. Салих даже замычал сквозь зубы от невыносимой душевной муки. Неужели не будет конца этой памяти?
Алаха строго посмотрела на своего раба.
– Как тебя лучше называть? – спросила она.
Он вздохнул.
– Принято ли у вас давать своим слугам другие имена? – вопросом на вопрос ответил Салих. – Думаю, не следовало бы мне начинать новую жизнь с нарушения обычая.
Алаха задумалась. В словах незнакомца был резон. Но на ее памяти новые рабы в их становище не появлялись. Пленники, захваченные Арихом в одном лихом набеге, почти сразу сделались его побратимами. Женщин взяли в жены товарищи брата. Имен, насколько могла припомнить Алаха, никто из них не менял.
– Ты будешь зваться тем именем, которое изберешь сам, – сказала наконец Алаха.
– Мой отец называл меня Салих, – проговорил раб.
– Салих… Пусть так и остается, – с важным видом кивнула девочка. И тут же нахмурилась. – Ты сказал – ОТЕЦ?
– Да. Что в этом дурного или странного, госпожа моя? У всякого человека есть отец. Без отца, прости, еще никто из людей не сумел появиться на свет.
Алаха метнула в него гневный взор.
– Уж не вздумал ли ты насмехаться надо мною, Салих?
– И в мыслях не было. Прости – я всего лишь попытался насмешить тебя, да вышло неудачно.
Алаха еще немного помолчала, оценивающе поглядывая на своего собеседника. Она все-таки подозревала его в насмешничаньи. Наконец снизошла – пояснила:
– О своих отцах говорят лишь свободнорожденные. Те, кто знает своих предков наперечет на десяток поколений. А рабы зачинаются случайностью, рождаются милостью и живут беспрозванно. Я знаю! Меня учила этому моя досточтимая тетка.
– Но я и не был рожден в рабстве, – сказал Салих. – Потому и осмелился говорить перед тобою о своем отце.
– Диво! – изумилась Алаха. – Как же он, несчастный, должно быть, страдает, зная, что сын его заживо погребен в рудниках!
– Не следует жалеть его, госпожа. Когда мы с ним расставалсь, у него как раз народился еще один сын. Надеюсь, мой отец избавлен от тягот одинокой старости.
Алаха вдруг вытянула шею, высматривая кого-то за спиной Салиха. Она явно утратила всякий интерес к предыдущей теме разговора, поскольку произошло нечто куда более важное.
Вот Алаха улыбнулась… что-то прошептала, вскочила на ноги…
Салих обернулся. К ним направлялась высокая, очень худая женщина. Пять длинных тонких кос с вплетенными в них поющими подвесками, бубенчиками и войлочными фигурками птиц, волков, белок и людей падали ей на плечи из-под затейливого мехового головного убора. На ней был широкий войлочный халат, распахнутый на груди, так что под первым халатом был виден второй, нижний, – из темно-зеленого, украшенного золотом шелка. Вся верхняя одежда женщины была расшита полосками меха, войлочными фигурками и разноцветными лентами. Ее плоское лицо, уже немолодое, с трагической складкой у рта, показалось Салиху каким-то зловещим.
– Она – итуген моего рода, – быстро проговорила Алаха. И видя, как на лице Салиха появилось недоуменное выражение, пояснила с досадой на глупость чужестранца: – Шаманка. ЖРИЦА, по-вашему. Она говорит с Богами, с духами. Ходит на небо, под землю, куда захочет.
– Понятно, – пробормотал Салих.
– Ничего тебе не понятно! – рассердилась Алаха. – Она – итуген! Она все видит, обо всем может узнать, если захочет. Ей скажут духи.
Между тем шаманка приблизилась и остановилась. Салих в растерянности поднялся на ноги. Итуген молча ждала чего-то. Оглянувшись на Алаху, Салих увидел, что девочка знаками приказывает ему опуститься на колени. Он решил не спорить и подчинился. Могущество немолодой женщины в странном одеянии было слишком очевидно.
– Пусть он встанет, – проговорила шаманка. У нее был тихий, очень низкий голос. Казалось бы – по-матерински ласковый, однако в нем звучали властные ноты.
– Встань, – тотчас же велела Алаха.
Шаманка посмотрела на девочку с легким укором. Однако когда она вновь заговорила, в ее глазах мелькнули веселые искорки.
– Ты, никак, собиралась покинуть нас, Алаха-беки?
Алаха потупилась.
– Мой брат… Он наговорил мне обидных слов, вот я и поехала в степь одна – искать себе утешения.
– Нашла? – Теперь шаманка уже не скрывала насмешки.
– Ох, тетя Чаха! – взмолилась девочка. – У меня вся душа в колючках, которыми забросали меня Арих с дружками. Неужто теперь и ты возьмешься меня язвить?
"ТЕТЯ ЧАХА! – ошеломленно подумал Салих. – Так вот кого девчонка имела в виду, когда говорила о своей досточтимой тетке! Похоже, с этой Алахой и впрямь нужно держать ухо востро".
Он поежился. Его вдруг пробрал озноб.
А шаманка продолжала, не обращая на Салиха ни малейшего внимания – словно он и не стоял тут в ожидании, пока решится его судьба.
– Так почему ты решила вернуться?
– Я… этот человек…
Чаха медленно, с укоризной покачала головой.
– Не слезы твоей матери, не привязанность к своему роду – не это заставило тебя повернуть коня обратно?
Алаха расплакалась. Она рыдала громко, по-детски, не стыдясь бурного всплеска чувств. Шаманка молча наблюдала за ней, даже не пытаясь утешить.
"Теперь до слез довела бедную". – Салих неожиданно рассердился на Чаху. Его страха перед могущественной женщиной как не бывало. Кем бы она ни являлась, какой бы таинственной силой ни обладала – какое она, в конце концом, имеет право глумиться над ребенком? Что с того, что девочка решила бежать из дома? Если с нею тут все обращаются так, как брат и тетка, – ничего удивительного, что Алахе захотелось иной участи. Салих успел уже досыта налюбоваться на ее ядовитого братца с сотоварищами. А теперь вот и тетка с ее змеиным языком…
– Госпожа! – внезапно проговорил Салих, обращаясь к шаманке. Его голос прозвучал хрипло, однако Салих откашлялся и продолжал уже увереннее: – Госпожа! Зачем ты обижаешь ее? Она ушла от вас – таким было ее решение. Она свободная девушка, над нею нет ни мужа, ни хозяина. Так за что бранить ее? Если тебе так нужно излить на кого-нибудь свой яд – вот я. Ведь это из-за меня ей пришлось вернуться!
Салих замолчал.
Шаманка обратила к нему бледное плоское лицо с узкими глазами – странно светлыми, точно у рептилии. Салиху показалось, что на него глядит непроницаемая маска духа или злого демона, сделанная из кожи и дерева и искусно раскрашенная. Он вжал голову в плечи. У него снова мороз пошел по коже. Теперь он даже не понимал, как вообще отважился раскрыть рот, как посмел возражать этой страшной женщине!
Алаха всхлипнула:
– Он не виноват, тетя. Какой с него спрос, если он над жизнью своей не волен?
Шаманка вдруг расхохоталась.
– Ах, какие!.. Смотри ты, без году неделя друг друга знают – а уж готовы друг за друга до смерти биться! Быстро же это делается, как я погляжу…
Салих понял намек быстрее, чем Алаха. Кровь бросилась ему в лицо.
Но шаманка опередила его. Выбросив вперед руку, ткнула его в грудь указательным пальцем.
– Молчи, раб! Молчи и слушай. Твоя хозяйка – сокровище нашего рода! Многое из того, что я делаю, – ради нее. Знай это. Я очищу тебя от скверны; ты же служи ей, храни ее, не подпускай к ней зла, какое обличье бы оно ни приняло, умри вместо нее, если приведется. Пусть она будет для тебя всем; сам же ты должен оставаться для нее ничем. И так пусть будет ВСЕГДА!
