Тут у майора внезапно пересохло в горле, и он спросил у прокурора:
— Разрешите, Модест Ильич? Я воды глотну.
— Пожалуйста, Семен Иванович, — ответил прокурор, протягивая пустой стакан (графин майор взял сам). — Пожалуйста!
Прокурора Модеста Ильича Табачникова и майора милиции Наганова связывала давняя дружба и общие дела искоренения преступности (с соответствующим изъятием преступников). Ни в одной просьбе майора прокурор не находил в себе сил отказать: они всегда были так логичны, убедительны, последовательны. Вот и сейчас, слушая Наганова, прокурор Табачников время от времени от удовольствия (или внимания?) жмурил серые стальные глаза.
— Пожалуйста!
Майор залпом осушил стакан, вытер губы и продолжал суть дела. Но то ли вода смягчила голос, то ли потому, что главная его суть была уже изложена, Наганов заговорил совсем иным тоном:
— Преступный Франкельштерн С. X. стал пускать по трамваям вредные слухи, исподтишка, шепотком: про памятник Кутузову, про сломанные пять ног и три руки, про голого младенца-великана, про подкидывание им граждан, про милицию, про зоопарк… Да вы, наверное, и сами это слышали?
Прокурор кивнул и опять зажмурился. На сей раз — явно от удовольствия. Наганов продолжал:
— Темный народ и поверил. Не все, конечно, главным образом старушки. Но кое-кто всему поверил. Слухи по городу стали ходить один другого краше…
Прокурор кивнул опять, но уже не зажмурившись, вспомнив разговоры жены и тещи о способностях и силе беглого ребенка-богатыря.
— А потом я этот еврейский узелок распутал, — удовлетворенно сказал майор. — Начисто распутал! До ниточки! Сломанные-то граждане, — пять ног, три руки — сломали свои органы по своей вине, без всякой помощи младенца. Кто выпивши был, кто поскользнулся. Морщинкин, постовой, написал рапорт — вот он, на бумаге.
Наганов показал лист бумаги. Прокурор кивнул в третий раз, не жмурясь и не вспоминая.
— Не звонил он мне, Морщинкин, не звонил. И на посту его никакого че-пе не было. Тогда все стало ясно, ясней чем семью семь, — заключил свой рассказ майор Наганов любимой поговоркою.
В ответ, ни слова не говоря, прокурор крепко пожал майору руку и протянул свежезаполненный ордер на арест четы Франкельштернов, С. X. и У. Ю.
— Спасибо, — сказал растроганный майор. — Спасибо, Модест!.. Теперь им, Франкельштернам, крышка. Не уйдут! — и вышел из прокурорского кабинета, плотно закрыв за собою дверь.
Арестовывать Франкельштерн У. Ю. майор не торопился: она была в больнице, поврежденная, и уйти не могла. Арестовывать Франкельштерна Симона Хаимовича майор направился с двумя верными старшинами, Могучим и Узелковым. Майор был в штатском, старшины — при погонах.
Дверь открыла девочка лет десяти. Наганов ласково спросил (старшины были пока что не видны):
— Франкельштерн, дядя Симон, дома?
Одной рукой он погладил в кармане рукоять служебного пистолета, второй рукой — голову девочки.
Девочка не отвечала, испуганно глядя на майора: за его спиной, раскрывая конспирацию, грозно вырисовывались фигуры в милицейской форме. Узловатая, жилистая, собранная — старшины Узелкова и большая, могучая — старшины Могучего.
— Гражданин Франкельштерн Симон Хаимович дома? — опять спросил майор, на этот раз уже строго (отметив в памяти: «Выяснить, почему она боится вопроса?»).
— Ннии з-знаю… — наконец ответила девочка, мелко дрожа. На фоне штатского майора старшины Узелков и Могучий казались ей воплощением рока. Рока, одетого в строгую синюю форму милиции.
Наганов, легко отстранив девочку, прошел в коридор. Вслед за ним вошли старшины, плотно прикрыв входную дверь.
— Кто там? — из дверей одной из коммунальных комнат выглянул постовой Морщинкин. — Кого зовут?
Постовой Морщинкин и дома носил милицейский мундир. Правда, сапоги он сменил на домашние тапочки, чтобы не следить в квартире.
— Это я, младший сержант Морщинкин! — сказал майор. — Не узнали? Идите сюда!
Морщинкин приблизился, недоверчиво глядя на майора, одетого в штатскую форму.
— В какой комнате живет Франкельштерн?
— Вот в этой, товарищ майор, — ответил постовой, переминаясь с ноги на ногу в домашних тапочках и остро чувствуя их несоответствие служебному мундиру на плечах. — Только его нет, товарищ майор. Нет его дома — и не скоро будет. Уехал Франкельштерн. Надолго уехал. А может быть, и ненадолго, кто ж его знает?
— Как это — уехал? — Ордер на арест жег карман штатского пиджака Наганова. — Когда уехал?
— Вчера, товарищ майор. Только вчера. Вечером.
Наганов оторопел. Крутанул головой, поморгал глазами, потом снова крутанул головой, вновь поморгал. Переспросил:
— Как это понять — уехал?
— Да очень просто понимать, товарищ майор. Уехал — да и все тут! У-е-хал…
Морщинкин глядел простодушно, истово.
— Да как это — уехал? — снова крикнул, ярясь, майор Наганов.
— На поезде уехал, товарищ майор. С чемоданищем. Я же его и до вокзала проводил, до Московского. Чемодан ему помогал тащить. Тяжеленный он, как чугун. Все руки обмотал.
Наганов переменился в лице. Сверля Морщинкина недобрым взором, спросил зловеще:
— Пррро-болтались, младший сержант?
— Я, товарищ майор?
— Вы, постовой Морщинкин! Что вы сказали Франкельштерну о нашем разговоре?
— Да ничего я не говорил, товарищ майор. Не пробалтывался, честное слово даю.
— Не лгите. Еврей бы не уехал просто так. Что вы ему говорили?
— Ничего не говорил. Только обмолвился, когда в шашки играли. У Финкеля дамка была и шашка лишняя. Вот и говорю ему: большой ты, Сема, человек, если тобой такие люди интересуются, как наш майор Наганов, тот, что из угрозыска. И все. Об нашем разговоре я ни-ни.
— А он?
— А он ничего. Дамку мне подставил, партию доиграли. Ничья все-таки вышла у нас. Потом говорит: «Знаешь, Степа, мне ехать пора».
Я ему:
— Куда ты?
— К тетке, говорит, поеду. Есть у меня в заначке одна тетка. Жена-то в больнице, один я теперь. Пойду-ка соберусь.
Морщинкин передохнул, собираясь с мыслями, и продолжил:
— Минут через пятнадцать выходит Финкель с чемоданом, еле-еле тащит. Проводи, говорит, до вокзала, Степа, будь другом. Пиво поставлю. Я согласился и чемодан ему помог тащить. Сел он в электричку и уехал.
— Какую электричку?
— Что в 20.30 ходит, до Малой Вишеры.
Наганов занес эти данные в книжечку (всегда носил с собой, как и оружие, — и чего только не было в этой волшебной книжечке!). Потом жестко сказал:
— Вам не место в органах, младший сержант! Как вы стоите? Морщинкин вздрогнул от начальственного голоса, встал во фрунт. Но щелкнуть каблуками он не смог — на ногах были предательски мягкие домашние тапочки.
Майор бросил четко-сухое:
— Вы получите двадцать суток ареста. Я буду ходатайствовать об увольнении вас из органов. В милиции нет места болтунам и ротозеям. Кроме того, вами займется особая инспекция. Быть может, вы соучастник Франкенштерна… Все-таки ж сосед…
Майор зловеще усмехнулся. Могучий и Узелков нетерпеливо переминались с ноги на ногу, ожидая дела. Морщинкин побледнел и раскрыл рот от страха.
— Возьмите его! — брезгливо ткнул майор в Морщинкина. Нет, не хотелось майору Наганову уходить из квартиры с пустыми руками.
— Пока что на гауптвахту!
В глазах старшин Узелкова и Могучего вспыхнул охотничий азартный огонек…
Нашелся наш Венька! Органы нашли. В чемодане нашли его, у еврея. В газетах об этом писали: «Новые происки врага». Не вышел трюк, не проведешь чекистов. Разоблачили гада!.. И гада, и остальных гадов — словом, всех!
Финкельштейн, Симон, был старый матерый шпион. И похитил он Веньку с целью, по заданиям вражеских разведок. Сами-то они таких младенцев не имеют, а чудо-дети — это научная ценность. Вот и решили его украсть. А заодно — и строй дискредитировать. Панику посеять, слухи разные. Только не на тех, голубчики, напали. Дудки!
Органы наши быстренько всех этих крикунов да болтунов забрали. Пресекли, одним словом. Засекли на крючок. Которые из забранных — иностранными наймитами оказались, а которые — и так, по темноте, по несознательности. Их-то, конечно, отпустили, без всякого суда. Внушение надлежащее сделали, адрес записали, подписочку оформили о неразглашении — и отпустили. За что их сажать? И так одумаются!
