Все еще не веря, что это Она, я открыл дверь, впустил Ее в прихожую и тут же запер дверь. Голос мой, вероятно, был ужасен от волнения, руки дрожали. Я повел Ее в свою комнату и тут же, не опасаясь показаться хамом, вышел на кухню покурить. Успокоился, пришел к Ней, и мы сели друг против друга, и я смотрел на Нее и долго не мог вымолвить ни слова... От Нее шло сияние, мягкое {женское} сияние, и мне казалось, что меня обволакивает оно, как облако, и уходит куда-то вся моя нескладная жизнь, моя, ставшая постылой, работа, мои мучения и болезни и остается одна Она, - сидящая передо мной спокойно женщина, способная меня окрылить и утешить одним своим присутствием без слов. И не желание обладать Ею, а благодарность вспыхнула во мне, и я, что-то промямлив, стал читать Ей все, написанное для Нее, о Ней. И Она мне сказала, только не словами, а светом своим, что любит меня. А потом мы целовались нежно и страстно, ничего не видя и не слыша вокруг. Время остановилось...

Погоди иронизировать. Мы не стали близкими в том простом смысле, как это понимают все. Нас удерживало опасение покалечить друг другу жизнь, обречь на вечную тоску по этому слиянию, этим объятьям, которым не суждено быть вечными... Tак повторялось много раз. Мы говорили, глядели друг на друга, опять целовались, чувствуя, что мы теряем голову, и было в этих поцелуях что-то прощальное, горькое... Она порывалась уйти, но оставалась, поддаваясь моим нежным уговорам, но потом все-таки ушла. У порога я попросил Ее поцеловать меня в последний раз. Она сказала: "Я не умею" и прижалась ко мне. К своему {единственному}, за которым можно в огонь и в воду, ради которого не страшно умереть. И ушла {навсегда}. Теперь уже ясно, что {навсегда}.