-- О'кей! Допустим, он жил в ста местах. Что же, везде музеи делать? Одного мало? Ведь это ж деньги налогоплательщиков, а жизнь у вас трудная. Вон, для Ленина сколько музеев сделали, а теперь разрушаете. Может, лучше не на Пушкина, а на уличные туалеты деньги потратить?

-- Как это? Что вы такое себе позволяете?!

Тут Данки сообразил, что про туалеты он зря сказал. Это не романтическая тема.

-- Извините за выражение, -- он вспомнил заученный когда-то оборот.

-- Не извиняю!

-- Но все-таки вот, в Ирландии, в Дублине. Я летом был. Мои предки оттуда. Маленькая страна и небогатая. Там сделали один музей для всех писателей. Зато налогов с писателей не берут вообще, государство поддерживает журналы и издательства. У вас все калории идут на мертвых писателей, а живым, насколько я вижу, жизни нет!

Он дружески взял ее за пуговицу, которая была плохо пришита. Она его руку отвела, но не знала, что ответить, и поэтому сказала:

-- Вы ничего не понимаете!

Резко повернулась на каблуках и решительной походкой пошла от него прочь. Тодду хотелось еще порассуждать, но он остался посреди тротуара один. Он смотрел ей вслед, крутя в пальцах ее оставшуюся пуговицу. Хмель прошел, но одиннадцатичасовая разница во времени с Калифорнией все еще давала себя знать. Данки хотелось только завалиться в постель и уснуть.

6.

В музее был обычный день. Директор ругался с кассиршей, которая, не отрывая билеты, прикарманивала деньги. Кассирше было на директора и на музей наплевать: она давно вышла на пенсию и прирабатывала не на таком уж доходном месте. В коридоре толпились посетители, ожидая, пока к ним выйдет экскурсовод. Сами экскурсоводы кучковались в своей комнатенке. Там стоял обычный женский треп. За столом заполнялась ведомость на зарплату. Елись бутерброды, наводился марафет, девицы курили одну сигарету "Малборо" на двоих, затягиваясь по очереди. Тамара играла с компьютером в карты. Диана ободрала палец о гвоздь в старой кушетке и приклеивала пластырь, когда зазвонил телефон.

-- Диана, -- крикнули из противоположного угла комнаты, -- тебя. Между прочим, мужской приятный баритонец и вроде бы с иностранным акцентом.

Вздохнув, Моргалкина поднялась со стула и взяла трубку.

-- Кто это?

-- Тодд.

-- Какой Тодд? -- она делала вид, что не узнает.

-- Тот, который вас вчера пытался проводить. Может, увидимся?

-- Зачем?

-- Хм... Чтобы отдать вашу пуговицу.

-- Какую еще пуговицу?

-- Она осталась у меня в руках. Я хочу попросить у вас прощения, что лишил вас пуговицы. А если согласитесь, то вместе пообедаем...

-- Но я занята.

-- Тогда можно я еще позвоню? Вдруг вы освободитесь?

-- Звонить в музей каждый имеет право.

Комнатенка притихла. Всем было интересно, кто такой в кои-то веки появился у Дианы, что посреди дня ей звонит и куда-то зовет, а она кривляется. По-видимому, голос в трубке настаивал, и она ответила:

-- Не знаю. Может быть. Если смогу... Если будет свободное время... Но только взять пуговицу!

И повесила трубку.

-- Не глупи, Диан, -- не отводя глаз от компьютера, заметила Тамара.

-- На что он мне?

-- А если он с серьезными намерениями?

-- Не нужны мне его намерения -- ни серьезные, ни легкие. Знать его не хочу...

-- Блондинка к старости строга с мужчиной стала, -- прокомментировал кто-то, и все захохотали.

-- Пошли, девочки! -- раздался другой голос. -- Тут персональные дела, а надо работать: директор в коридоре -- слышите, гневается.

Тамара задержалась, пытаясь обыграть компьютер, но опять ничего не вышло.

-- Слушай, подруга, не мудри...

Моргалкина сидела на своем любимом коньке:

-- Никто мне не нужен! И вообще, Диана -- символ девственности.

-- Ты что, девственность свою до гроба сохранить хочешь? Так там ведь по одному лежат.

Пожав плечами, Тамара вырубила компьютер, поднялась и, хлопнув дверью, вышла. Спорить с ней было трудно: Тамара за словом в карман не лезла. И Диана, как всегда, надулась.

Оставшись одна, Моргалкина поразмышляла еще немного и убедила себя, что на свидание пойдет. Исключительно для того, чтобы забрать у этого жалкого американского алкоголика свою пуговицу от пальто. Такую сейчас ни за какие деньги не купишь.

Данки действительно позвонил еще раз. После работы она с ним встретилась. Тодд был совершенно трезв и ужасно обходителен. Он проштудировал карту Петербурга и нашел хорошее место, где можно пообедать. Через полчаса они уже сидели за столиком в ресторане "Белые ночи". Тодд изучал Диану, она это не без некоторого любопытства чувствовала.

-- Почему вы все время улыбаетесь? -- спросила она.

-- Меня так учили.

-- Где?

-- Я подрабатывал на учебу контролером в системе супермаркетов "Сейфвей". У них все, кого нанимают, обязаны пройти специальную школу, в которой учат улыбаться.

-- Мне тоже не мешало бы в такую школу походить, -- вдруг посветлела она.

-- Может, в России это нормально, быть всегда печально-серьезным. Но у нас могут уволить за такое выражение лица. Покупателю должно быть приятно, когда он в магазине. Одевшись похуже, я должен был ехать в другой город и идти в "Сейфвей" обыкновенным покупателем, лучше вечером, в час пик, когда продавцы устали, а все спешат. Брал в магазине какую-нибудь ерунду, например, пачку печенья или банку бобов, ставил перед кассиром и тут говорил: "Ой, я забыл взять растворимый кофе".