— А что же дальше делать?
Тутай удивленно посмотрел на Пэлята. Он никогда не видел большого начальника в такой растерянности. Обычно люди из власти знали, что делать, как жить, даже когда проводить гон и отел в тундре. На все у них был готовый ответ. А если они сразу не могли что-то решить, на то у них была партия со съездами, пленумами, совещаниями, решениями и марксизм-ленинизм…
Заварили крепкий чай. Хозяйка добавила какие-то неведомые гостям, выросшим в интернате, тундровые травы. От двух чашек хозяин окончательно протрезвел:
— Пропадем мы в тундре, если не одумаемся. Не надо было раздавать оленей! — отрубил Тутай. — Все знали, что олени — собственность нашей семьи. Издревле. Наш предок в войне с коряками отбил у них стадо и пригнал сюда, на водораздел Курупки. Жил и кормил множество тундрового народа, позволял им пасти своих личных оленей на своих пастбищах. Это прапрадед, потом и прадед, и деды наши владели, и ни у кого не было сомнений. Когда американцы вознамерились купить наших оленей, чтобы разводить их на Аляске, мой дед сказал: «Это все равно что нас самих купить». И не продал ни одного оленя, хотя ему предлагали большие деньги. Потом пришла коллективизация. Деда арестовали, увезли. Сделали сначала товарищество, потом колхоз. Но все знали, чьи изначально олени. А когда дед вернулся, собрались в нашей яранге все пастухи и бригадир Эттувги, он же секретарь парткома нашего стойбища, и сообщили ему, как берегли и умножали стадо. Дед сильно похвалил всех и одарил каждого пятью важенками! Все знали, что эти государственные, совхозные олени на самом деле — его! Его звали Тымнэкэргытагин. Мы его похоронили у Святилища, которое недавно продали… Эх, что мы делаем!
Вертолетчики заторопились.
Пэлят кинул последний взгляд в иллюминатор, на три яранги, покрытые белой оленьей замшей, на одинокую фигурку Тутая, стоявшего у своего древнего жилища в камуфляжной куртке и в ярко-красных японских резиновых сапогах, и почувствовал тоскливое бессилие от невозможности помочь этим несчастным людям.
В Кытрыне его тотчас позвали к телефону.
Ожидался самолет из Нома с представителем правительства США Робертом Карпентером. Надо было ехать встречать гостя. Но прежде глава местного районного Совета Франтов пригласил Пэлята на обед. Столовая располагалась в здании полуразвалившейся гостиницы. В углах пустого обеденного зала открыто копошились крысы. Стол был накрыт в так называемом баре, специальном закутке, когда-то предназначавшемся для кормления высшего местного начальства и знатных гостей. На полках красовались бутылки самого разного калибра, пиво в банках и в бутылках, во вместительных емкостях в виде бочонков. Пэлят прекрасно знал, что большая часть этих напитков самая настоящая отрава, основу их составлял неочищенный спирт китайского и еще черт знает какого происхождения.
К трапезе присоединились Михаил Меленский и Владимир Чейвун, высокий красивый мужчина в зрелых летах, с небольшими холеными усиками, владелец и капитан морского суденышка типа «дора», на котором предполагалось плыть в бухту Гуврэль встречать американского гостя. Владимир происходил из Нунакмуна, там прошло его детство, и он был типичным морским охотником. Из местных жителей, он один из немногих всерьез воспринял позволение новых российских властей жить по собственному разумению. Он отделился от кооператива «Нувукан» и построил охотничий домик в бухте Пинакуль, на противоположном от районного центра берегу залива Кытрын.
Дора уходила с причала ранним утром. Явился пограничный наряд в полном составе, во главе с начальником заставы. Хотя все, кто находился на суденышке, были давно знакомы, пограничники с умнейшим видом проверили документы, внимательно сличая фотографии на паспортах с их владельцами. Документ Чейвуна представлял собой жалкое зрелище — какой-то комок красной корки с захватанными, засаленными листами. Поймав взгляд Пэлята, Чейвун виновато произнес:
— Да никакой документ не выдержит! Вот отплываю на другой берег — проверяют паспорт, возвращаюсь через полчаса снова требуют документ. И так бывает на дню шесть-семь раз!
Пэлят вопросительно посмотрел на капитана.
— У нас приказ, инструкция, — пояснил пограничник. — Сколько требуется, столько раз и будем проверять. Такой порядок.
— Сколько дурацких инструкций, приказов издано и исполняется по всей нашей огромной стране! — не выдержал Пэлят. — Занимают людей совершенно бесполезным делом и при этом с таким видом, будто исполняют что-то важное, государственное!
Матросом на суденышке плыл местный житель бухты Лаврентия Василий Доджиев. Его дед, ингуш Магомет Доджиев, в начале века добрался до Аляски в поисках золотого счастья и едва не расстался с жизнью в кровавой битве за клочок галечного берега на окраине Нома. На корабле торговца Олафа Свенссона переплыл Берингов пролив и высадился в Нувукане. Невероятно худой, чернявый, живой и общительный Магомет сразу же получил прозвище Тощий и впоследствии не только был известен по всей Чукотке под этим именем, но и откликался на него. В Нувукане его пленила местная красавица Чульхена. Она влюбилась в Тощего и перебралась к нему жить, в небольшую дощатую пристройку к лавке Роберта Карпентера, торгового агента Олафа Свенссона. Лицо Чульхены украшали идущие по щекам синие линии широкой татуировки, по подбородку шли борозды, подчеркивающие мягкий его изгиб. Именно эта татуировка и являлась главной чертой, украшающей девушку, делающей ее заметной красавицей на обоих берегах Берингова пролива. Дети рождались у необыкновенной четы с регулярностью и неизбежностью времен года. Из сыновей более всего, по словам знавших Магомета, на отца походил Алихан. В свою очередь Алихан взял в жены опять же нувуканскую красавицу Атук, уведя ее от Инки, секретаря райкома комсомола. Василий был младшим у Алихана и Атук. От своих предков он унаследовал большое женолюбие, кавказскую стройность и умение приспосабливаться к любым жизненным обстоятельствам. За свою жизнь он переменил десятки профессий. В настоящее время он числился вольным фотографом, но был незаменим как член всяческих комиссий, жюри, спортивный судья и народный заседатель. Летом большую часть времени проводил на доре своего друга Владимира Чейвуна, бил моржа и запасался на зиму копальхеном. Это обеспечивало ему независимость от продовольственного снабжения районного центра: как истинный чукча он знал, что копальхен не даст ему умереть с голоду, даже если не будет ни хлеба, ни круп. Кроме того, Василий Доджиев был удачно женат на продавщице местного магазина.
Справа по борту прошли заброшенные села Яндагай и Аккани. К наступлению темноты обогнули мыс, на котором светились огни когда-то самого богатого чукотского села Люрэн, центра совхоза имени Ленина.
Моржовое хрюкание сопровождало суденышко у далеко выдающейся в океан косы старого Чаплино — Уназик.
Меленский и Пэлят сидели на палубе, пили заботливо приготовленный Василием чай.
— В Номе я купил современную карту Чукотки, где обозначены все когда-то существовавшие села, — сказал Меленский. — Просто поразительно, как густо был населен Чукотский полуостров! Почти на каждом мысу стояла хотя бы одна яранга. Помните, был такой план — переселить неперспективные села в районные центры?
