— У меня есть идея установить мониторинг миграции крупных морских млекопитающих через Берингов пролив. — Ответ Роберта Карпентера прозвучал слишком уж официально, и он смущенно добавил: — Ну, и хотелось найти кого-нибудь из дальних родственников.
— «Маккинли» планирует заходы в Улак и бухту Кытрын, — сообщил Майкл Кронгауз.
Майкл Кронгауз происходил из добропорядочной еврейской семьи, где соблюдали субботу и другие еврейские обычаи. Детство он провел во Фрейбурге, на границе Германии и Швейцарии, где предки Майкла обосновались еще со времени средневековья. За несколько лет до начала Второй мировой войны родители его бежали в Соединенные Штаты Америки.
Майкл Кронгауз заинтересовался языками древних жителей Северо-американского материка еще в студенческие годы. Он учился в Беркли, возле Сан-Франциско. Он был прирожденным лингвистом.
Немецкий знал с детства, английский как бы сам собой вошел в его жизнь. Немного усилий пришлось приложить, чтобы овладеть французским и испанским. Затем настал черед скандинавским языкам, начиная с исландского. Майкл Кронгауз считал, что настоящий лингвист должен знать язык прежде всего в его главной функции — в разговорной. И отказывался называть себя знающим тот или иной язык, пока не заговаривал на нем. Так, бегло общаясь на нескольких диалектах эскимосского языка, он не считал себя знатоком русского, поскольку мог только читать на нем со словарем и понимать суть разговора. Обычно, приступая к изучению того или иного языка, Майкл Кронгауз глубоко знакомился с историей, этнографией носителя языка, старался завязать близкие отношения с людьми. Для него не было большего удовольствия, чем наслаждаться звуками живой речи, самому как бы входить в плавно текущую реку общения людей. Эскимосские языки учил не по ученым грамматикам, которых, попросту говоря, не существовало, если не считать схематических, поверхностных описаний, изобиловавших грубейшими ошибками, а в самой гуще носителей языков, в отдаленных эскимосских стойбищах, на островах, рыбацких и охотничьих станах. Самым главным его лингвистическим интересом были эскимосские диалекты, распространенные по обоим берегам Берингова пролива. И люди, которые ощущали себя на протяжении веков единым народом, оказались разобщенными почти на полвека по прихоти политиков, по капризу недальновидных, ограниченных вождей, лидеров, президентов, которые, едва потеряв власть, оказывались такими жалкими, что иной раз даже вызывали сочувствие. И эти людишки ворочали и распоряжались судьбами целых народов. Утешительная мысль о том, что история в конце концов воздаст им по заслугам, не приносила облегчения и, главное, уже не могла ничего изменить. Бесправие народов Арктики, полная зависимость от так называемых государственных интересов поставили северян на грань вымирания. Сначала вымирают языки, культура, а потом и сам народ. Причем это не обязательно физическое вымирание, а скорее растворение в гуще более сильной этнической группы, расовое смешение. Смешно было наблюдать, как те, кто только вчера всячески открещивались от принадлежности к эскимосам, старались жить, как белые люди, отворачивались от своих родственников, как только запахло большими деньгами, тут же кинулись искать своих предков, выискивать в отдаленных селах оставшихся в живых родственников. Были и такие, которые вдруг вспомнили язык, начали посещать песенно-танцевальные сборища и даже выходить в круг и неуклюже изображать из себя танцующего.
Майкл Кронгауз пригласил Роберта Карпентера на палубу. Группа эскимосов сгрудилась у носа и оживленно обсуждала открывшийся перед ними Берингов пролив. Многие хорошо знали эти места, а старшие даже высаживались на берег, который из синей неровной полоски на горизонте постепенно превращался в землю с бурыми скалами, зелеными долинами, каменистыми крутыми мысами. Бесчисленные стаи морских птиц низко стлались над водой. То и дело вздымались в воздух китовые фонтаны, сквозь шум корабельного двигателя доносилось хрюканье моржей.
В этих широтах в конце июня стоит полярный день. Правда, солнце все же погружается в океанскую пучину, но тут же снова поднимается, освещая бескрайний водный простор. Чуть правее по борту, словно вправленные в морскую гладь, высились острова Диомида. Разделенные узким проливом шириной в две мили, они сливались в одно целое даже с близкого расстояния.
Этот пейзаж не один раз видел дед, думал Роберт Карпентер. Почему он приехал сюда из далекой Австралии? Только ли желание быстро разбогатеть? Или существовали какие-то иные причины? Ведь Австралия долгие годы после открытия и присоединения к владениям британской короны заселялась главным образом преступниками, убийцами, приговоренными к вечной каторге, всяческими людскими отбросами. Не был ли дед прямым потомком кого-нибудь из тех отверженных, от которых отказывалось добропорядочное английское общество?
Обычно белые люди, пожив некоторое время в чукотских и эскимосских селах и взяв себе в жены местных девушек, наделав детей, уезжали навсегда, оставляли туземных жен вместе с потомством и напрочь забывали о них. Роберт Карпентер-старший взял с собой жену и детей. Сначала обосновался в Номе, а в конце жизни переселился в окрестности Сан-Франциско.
Собирался ли он вернуться на Чукотку за своими сокровищами? Скорее всего, поначалу так и было: в первые годы захвата власти большевиками Запад не верил, что эти малоопытные в государственном управлении такой огромной страной революционеры во главе с недоучившимся адвокатом Владимиром Лениным смогут продержаться долго.
Устойчивость и сила Советской власти поразили мир, когда был разгромлен Гитлер и советские войска вошли в поверженный Берлин. Сталин диктовал английским, французским и американским союзникам условия послевоенного устройства мира.
