И, сняв с пальца кольцо, он протянул его наемному убийце. Тот поднес его к окну, чтобы разглядеть в угасающем свете дня.
— Ого, — сказал он, — резной оникс, а такую резьбу делают только во Флоренции. Вы итальянец и маркиз, сударь мой; нам известно, что означают виноградный лист и три жемчужины; они из самых крупных, а это тоже неплохо; сам камень, без оправы, стоит сорок пистолей.
— Этого вам достаточно и теперь мы можем поговорить? — спросил человек в плаще, беря назад кольцо и надевая его на белую, тонкую, удлиненной формы руку, которую он высунул из-под плаща, чтобы поспешно надеть на нее перчатку (другая его рука так и оставалась в перчатке).
— Да, мне этого достаточно, вы представили необходимые доказательства, господин маркиз; но прежде всего в качестве задатка сделки, что мы собираемся заключить, было бы весьма галантно с вашей стороны — хоть я вовсе не ставлю это условием — оплатить десять или двенадцать кувшинов вина, за которые я должен в этом кабачке. Я человек порядка и, если бы со мной произошел несчастный случай во время одной из моих экспедиций, был бы безутешен, оставляя после себя долг, сколь бы малым он ни был.
— Не беспокойтесь об этом.
— И было бы верхом вашей любезности, — продолжал завсегдатай, — если бы вы приказали заменить стоящие передо мной два пустых кувшина на полные, чтобы нам было чем прополоскать горло, поскольку я обычно говорю сухо и нахожу, что недостаточно смоченные слова царапают рот, из которого они выходят.
— Метр Солей! — крикнул незнакомец, слегка высунувшись из своего плаща.
Метр Солей появился мгновенно, словно стоял за дверью, готовый выполнить любое приказание.
— Счет этого дворянина и два кувшина лучшего вина.
Хозяин «Крашеной бороды» исчез так же быстро, как делает это в наши дни с помощью английского люка клоун в Олимпийском цирке, и почти тотчас же вернулся с двумя кувшинами вина: один он поставил возле незнакомца, другой — перед Этьенном Латилем.
— Вот, прошу вас, — сказал он, — а что касается счета, он составляет один пистоль пять су два денье.
— Возьми этот луидор в два с половиной пистоля, — сказал незнакомец, бросая монету на стол, и, видя, что трактирщик полез в карман за деньгами, добавил: — Сдачи не надо; разницу ты запишешь в кредит этого господина.
— «В кредит», — прошептал наемный убийца, — вот словечко, от которого на целое льё несет торговцем. Правда, эти флорентийцы все торговцы и сами их герцоги занимаются ростовщичеством ничуть не хуже, чем евреи во Франкфурте или ломбардцы в Милане; но, как сказал наш хозяин, времена трудные и не приходится без конца выбирать клиентов.
Тем временем метр Солей удалялся, отвешивая поклон за поклоном и устремив взгляд, полный глубокого восхищения, на своего гостя, который умел находить сеньоров, столь щедро расплачивающихся за него.
Незнакомец не спускал глаз с метра Солея, пока за тем не закрылась дверь, и, убедившись, что они с Этьенном Латилем остались наедине, продолжал:
— Теперь, когда вы знаете, что имеете дело не с каким-нибудь мужланом, согласитесь ли вы, сударь мой, помочь благородному кавалеру избавиться от докучного соперника?
— Мне часто делают подобные предложения, и я редко от них отказываюсь. Но сначала, видимо, следует назвать мои расценки.
— Я их знаю: десять пистолей за то, чтобы быть секундантом в обычной дуэли, двадцать пять пистолей за прямой вызов под каким-нибудь предлогом, когда заинтересованная сторона сама не участвует в поединке, и сто пистолей за ссору, которая потребует немедленной схватки с означенным лицом, что должно умереть на месте.
— Умереть на месте, — повторил наемный убийца. — Если он не умрет, я возвращаю деньги независимо от нанесенных или полученных ран.
— Это мне известно: я знаю, что вы не только искусный фехтовальщик, но и человек чести!
Этьенн Латиль слегка поклонился как человек, которому всего лишь отдают должное. И в самом деле, разве не был он человеком чести на свой лад?
— Итак, — продолжал незнакомец, — я могу рассчитывать на вас.
— Подождите, не будем торопиться; ведь вы итальянец и должны знать поговорку: chi va piano va sano[2]. Вот и мы станем двигаться потихоньку, это надежнее. Прежде всего необходимо знать суть дела: о каком человеке идет речь, к какой из трех категорий будет относиться наше соглашение; причем должен вас предупредить, что оплачивается оно всегда наличными. Вы понимаете: такой стреляный воробей, как я, не может поступать легкомысленно.
— В этом кошельке ровно сто пистолей. Можете убедиться, что это так.
И незнакомец бросил кошелек на стол.
Несмотря на искушающий звон монет, бретёр не только не притронулся к кошельку, но едва взглянул на него.
— Кажется, мы хотим самого лучшего, — произнес он с насмешливой улыбкой, напоминавшей тот оскал, о каком мы говорили, — то есть немедленной стычки.
— И она должна окончиться смертью, — добавил незнакомец, не сумев при всем своем самообладании сдержать легкую дрожь в голосе.
— Итак, остается лишь осведомиться об имени, положении и привычках вашего соперника. Я собираюсь, по своему обыкновению, действовать честно, и именно поэтому мне необходимо досконально знать лицо, к которому я обращусь. Не знаю, ведомо вам или нет, но очень важно, с кем скрестишь шпаги. Этого не следует делать с только что приехавшим провинциалом, с незнакомым храбрецом, с хлыщом, с гвардейцем короля или господина кардинала. Если бы, не осведомленный или мало осведомленный вами, я скрестил шпагу по ошибке и, вместо того чтобы убить вашего соперника, оказался убит им, это не пошло бы на пользу ни вам, ни мне. Наконец, справедливо рассуждая, вы должны знать, что риск тем больше, чем выше положение противника. Самое меньшее, что меня ждет, если дело получит огласку, — несколько месяцев заключения в крепости; вы не можете требовать, чтобы в этих влажных и нездоровых местах, где лекарства стоят так дорого, я лечился за собственный счет. Все эти соображения следует принять во внимание. Ах, если бы речь шла только о том, чтобы я был вашим секундантом и мы подвергались бы одинаковому риску, я был бы более сговорчив; но ведь вы не собираетесь обнажать оружие, не так ли? — с легким пренебрежением спросил бретёр.
