Практикант Лоуда за противоположным столом так смеялся, что с носа у него свалилось пенсне.
— Что тут смешного, если мне захотелось купить этот участок? — горячился Бенда. — Захочу и куплю. 560 золотых у меня найдется, может, и со скидкой уступит, раз уж он такой благотворитель. Для начала предложу 400 золотых.
— Но ехать нужно прямо сегодня же, — продолжал официал Карта, жестом утихомиривая смеющихся коллег, — по случаю такой дешевки там начнется столпотворение, я бы на вашем месте поспешил. Сейчас полдевятого, сходите к начальнику и попросите двухдневный отпуск, потом — сразу за деньгами, а в полдвенадцатого — на скорый до Брно. Через пять часов вы уже в Свойшицах.
— Это же расход какой! — ужаснулся Бенда.
— Да идите же, не то опоздаете, — торопил его официал, — каких-то 560 золотых — и сегодня вечером вы уже помещик. Господи, да ведь это почти даром, так и подмывает самому туда поехать.
Старый бухгалтер Бенда еще раз взглянул на объявление и пошел просить двухдневный отпуск.
— Жаль мне его, Карта, — сказал после его ухода официал Балота. — Приедет он туда, а его возьмут еще да посадят. Напрасно ты так, не нужно было стирать два нуля на конце!
— И поделом ему, скупердяю. У него дочка такая славная, а он никуда ее, бедняжку, не пускает, никуда ей нельзя: в театр — никоим образом, на танцы — ни-ни, все ведь больших денег стоит, пусть лучше дома сидит. Добро бы у него денег не было — так ведь он же выгодно женился, да еще от отца деньги достались, и теперь каждый год пару сотен откладывает — так пусть хоть раз за свою скупость поплатится. Вот будет потеха, когда он вернется из поездки!
— Только бы он из-за этих издержек с ума не спятил, — заметил практикант Лоуда.
— Так я поехал, — сообщил, просунув в двери голову, бухгалтер Бенда. — Начальник тоже советует ехать.
— Ну, желаем удачи, и не забывайте нас, когда станете большим барином, — напутствовал его официал Карта, — и смотрите, не забудьте: скорый на Брно отправляется в полдвенадцатого.
Помещик Карел Сервус, отдыхая после полдника, попыхивал сигарой.
— Странно, Йозефина, — обратился он к своей супруге, читавшей газету у окна, — в сегодняшней почте — ни одного предложения от покупателей. Может, 56 000 золотых кажутся им слишком высокой ценой? Если бы хоть кто-нибудь приехал, я бы, пожалуй, немного сбавил.
Раздался стук в дверь.
— Войдите!
В комнату вошел пан Бенда с чемоданчиком в руке.
— Мое почтение, — обратился он к помещику. — Я имею честь говорить с паном Карелом Сервусом?
— К вашим услугам.
— Я прочел сегодня ваше объявление, — продолжал Бенда, утирая потное худое лицо большим синим платком. — Так как ваше предложение меня устраивает, я приехал, чтобы увидеть предмет купли своими глазами. Разрешите представиться: старший бухгалтер Бенда из Праги.
— Весьма рад; я сейчас же велю заложить коляску, чтобы вы могли объехать все угодья и лес; а пока осмотрим жилые строения.
Всю дорогу бухгалтер Бенда издавал возгласы удивления и восторга.
Вернулись они только под вечер.
Помещик отправился в людскую отдать распоряжения на завтра, а пан Бенда остался с пани Сервусовой наедине.
— Ну как, вы довольны? — спросила его пани помещица.
— О да, милостивая пани.
— И цена ведь не чрезмерна, не так ли?
— Милостивая пани, — сказал Бенда просительным голосом, — я бы с радостью заплатил за все 400 золотых.
Пани Сервусова расхохоталась:
— О, да вы шутник!
— Ну хорошо, даю 500 золотых, — продолжал торговаться Бенда.
Взглянув на серьезное, осунувшееся лицо пана Бенды, пани Сервусова перестала смеяться. При свете лампы пан Бенда выглядел устрашающе. Он был совершенно лысый, со впалых щек свисали, как у турка, черные лоснящиеся усы, а, открывая рот, он всякий раз щелкал деснами.
И в довершение всего предлагает 400 или 500 золотых за поместье, которое они собираются продать за 56 000.
«Это сумасшедший, — подумала пани Йозефина. — Я не останусь рядом с ним ни секунды».
— Простите, — сказала она пану Бенде, — мне нужно посмотреть, где мой муж.
Поспешно выйдя, она разыскала пана Сервуса.
— Послушай, Карел, — сказала она, побледнев и с трудом переводя дух, — ну и покупатель к нам пожаловал! Он же сумасшедший. Представь себе, сперва он предложил за все четыреста золотых, а потом заговорил о пятистах. А вид у него! Глазами вращает и все время бренчит деньгами в кармане.
— Хорошенькая история! — вздохнул пан Сервус. — Я ведь тоже кое-что подметил, пока мы с ним ехали. Он и со мной заговаривал о четырехстах золотых, только я не мог его толком понять. Трижды меня «благодетелем» называл. Потом что-то бормотал про окучивание грядок и про кормушки.
У супругов вырвался сдавленный крик, потому что в людской появился пан Бенда:
— Даю 520 золотых за все — и по рукам! — произнес он, вращая глазами.
— Хорошо, хорошо, — сказал побледневший пан Сервус, снимая с гвоздя связку ключей. Вы еще не осмотрели подвалы. Возьмите с собой этот фонарь.
— Что ж, поглядим. Я хочу увидеть все.
Как только они спустились в подвал, пан Сервус схватил пана Бенду за горло, живо задул фонарь, швырнул Бенду на груду картофеля и бросился прочь, поспешно запирая за собой все двери.
— Я этого сумасшедшего запер. Утром его отвезут в Брно, — с довольным видом сообщил Сервус своей жене, поднявшись наверх. — Слышишь, как он там буйствует?
Через три дня пан Бенда вернулся в канцелярию, еще более осунувшийся и худой, чем всегда. На вопрос, как прошла поездка, он ответил с вымученной улыбкой:
— Не очень удачно; мне не повезло.
Больше из него не удалось вытянуть ни слова.
Родные места, отчий дом, сколько очарования таите вы в себе… Все воспоминания прекрасной поры детства оживают… Родная деревенька манит неодолимо…
Бродяга Малек, сидя на скамье железнодорожного вагона в обществе жандарма, который вез его по этапу в родные места, в отчий дом, придерживался иного мнения.
«Черт побери, — думал он, — снова меня везут в эту деревню, будь она неладна». Как видите, суждение это полностью противоположно приведенным выше изящным и нежным словам, которые, признаюсь, я списал из хрестоматии наших воспитанных и добропорядочных школьников.
С циничной дерзостью продолжаю списывание: «В родной деревне мы встречаемся с людьми, милыми и дорогими нам с детских лет…»
Увы, бродяга Малек не мог присоединиться к этим словам.
— Прощения просим, господин жандарм, — обратился он к сопровождающему, — что, Неедлы все еще староста?
Жандарм некоторое время размышлял, стоит ли отвечать Малеку, и наконец сказал:
— Да, Неедлы все еще староста.
— Сколько я от него натерпелся, — продолжал Малек, — вечно он мне твердил: «Послушай, зачем ты просишь подаяние, лучше уж взять веревку да повеситься, коли ты ни на что не годен, надоедаешь только своим нытьем: «Сжальтесь, Христа ради, над стариком, подайте на пропитание».
