7/ VIII, 1918 Пуща-Водица
Люблю тебя, заката луч прощальный,
Предвестника вечерней тишины,
Люблю твой алый цвет, стыдливый и печальный,
Как первые цветы младой весны
Но скоро от реки потянутся туманы
И на цветах заблещет чистая слеза.
Умчится луч в неведомые страны,
Последний раз взглянув на небеса.
Последний раз огонь свой мимолётный
Он отразит на медленных: волнах,
В последний раз с улыбкою невольной
Играет он на дремлющих полях.
18/ IX, 1918
Мне вспомнились тихие звёздные ночи
И снег, освещённый одним фонарём,
И серое, точно свинцовое, небо,
Нависшие тучи над снежным ковром.
Кого-то ждала я. В окошко глядела.
И лампа большая безмолвно горела.
Выл ветер порою, никем невидим.
Склонясь на окошко, я тихо дремала.
Вдруг издали, плавно, один за другим
Послышались сладкие звуки рояля,
Сильней и сильней трепетали они,
То громко, тревожно, то вновь замирая.
На улице медленно гаснут огни —
На них я гляжу, на окне засыпая.
И снится мне даль, безызвестная даль.
Там море красою своею блистает,
Меня греет солнце и нежно ласкает,
Но тайно на душу ложится печаль,
И море, и пальмы, и всё исчезает.
И снится мне снова… Широкое поле,
И я, одинокая, в поле стою.
Кругом тишь, безлюдье. Одна я на поле,
Одну, как безумная, песню пою.
Вдруг фея спустилася, лёгкая, нежная,
Эфирная фея спустилась ко мне,
И стала весёлая я, безмятежная.
И вдруг поняла я, что это — во сне…
Проснулась я. Месяц уж на небе всплыл,
И стал он огнями цветными блистать.
На улицу нашу гляжу я опять —
И снова я вижу там снег неглубокий
И им заметённый фонарь одинокий.
23/ IX, 1918
Отцветает краса беззаботного лета
И становится мне всё грустней и грустней.
Солнце тёплое светит теперь без привета
И становятся дни холодней.
Невесёлые ночи, осенние ночи!
Что нарушило их тишину и покой?
Собираются листья осенние в кучи
И уносит их ветер долой.
Заунывные песни, осенние песни.
Ветер долго поёт средь ночной тишины.
О, вернутся ли снова весёлые песни,
Беззаботные грёзы весны!
От родимого сада далёко,
В тесной вазе, на пыльном окне
Хризантемы стоят одиноко,
Увядая в ночной тишине.
Лепестки их так были красивы,
Ароматы нежны и свежи.
Хризантемы всегда горделивы,
Хризантемы всегда хороши.
Но теперь лепестки отпадают,
Стебель гнётся почти до земли.
Хризантемы с мольбой увядают.
Для чего же они расцвели?!
Знать, они расцвели для страданий,
Чтоб в пыли, на окне умирать,
Чтоб в последний свой миг увяданий
Ароматы свои испускать.
Закат сгорел. Последний луч умчался
За горы и леса, в далёкую страну.
Спустилась тьма, и принесла с собою
Покой и тишину.
Но почему, когда кругом всё тихо,
Когда в саду едва колеблются листы,
Зачем тогда уносятся далёко
Любимые мечты?
Но ночь пройдёт томительно и скучно,
Заблещет солнца луч, желанный, светлый луч,
Уйдёт тоска, и улыбнётся радость,
Как солнце из-за туч.
17/ XII, 1918
Там, где ельник начинался
Тёмной, тёмной бахромой,
Там шальной казак прощался
С украинкой молодой.
«Ты не плачь, моя Маруся, —
Он ей тихо говорил, —
Скоро с битвы я вернуся,
Полный славы, полный сил.
Заживём с тобой мы ладно
На брегу Днепровских вод,
Каждый вечер будем славно
Собираться в хоровод.
А тогда, когда вернусь я
Среди радостного дня,
Ты меня в саду, Маруся,
Дожидайся у плетня».
Уж звезда зажглась златая,
А Маруся вся бледна.
«Ах, — промолвила, — какая
Доля горькая пришла.
Не езжай ты, мой Сергейко,
Не езжай в далёкий край,
Али без тебя людей-то
Мало? Ох, не уезжай!»
Но казак не слыша боле
Ни молений и ни слёз,
Быстро скрылся в тёмном поле
И с собою всё унёс.
Он унёс надежду, грёзы
От Маруси в этот день.
Та стоит, роняя слёзы,
Прислонившись на плетень.
13/ I, 1919 (13 лет)
Мотив затих. Аккорд ещё рыдает
Трепещет он в душе, страдающей, живой.
О чём-то он душе напоминает
Своею непонятной, сладкою игрой.
И хочется любить, и верить, и страдать,
Как тот аккорд, что за душу хватает,
И хочется рыдать, рыдать, как он рыдает,
И жить, и никогда не умирать!
18/ II, 1919
Спи! Ещё ясное солнце
Дремлет во мраке ночном
Ветер стучится в оконце,
Свищет на поле пустом.
Спи! Только ветер проснулся.
Серым туманом одет,
Лес вековой встрепенулся
И улыбнулся рассвет.
Спи, пока светит лампадка
Перед иконой святой.
Спи беззаботно и сладко
Утренней, свежей порой.
Спи! Ещё жизнь не успела
Счастье твоё унести…
Много священного дела,
Много трудов впереди!
20/ II, 1919
Я был сотворение ада,
Богиня меня сотворила,
И в грудь мою, полную яда,
Жестокое сердце вложила.
Я был бесподобно изящен,
Своей красотою блистая.
Мой лик был жестоко прекрасен,
И всех красотой поражал я.
И кудри мой лик окаймляли
Красивою, чёрной дугою,
А губы улыбкой играли,
Улыбкой змеиною, злою.
Под тонкою, чёрною бровью
Глаза мои искры метали.
Такие созданья, как люди,
Меня «божеством» называли.
Чей глас по долине летает,
Наполненный грозного яда,
Кто в жертву людей собирает?
То — я, сотворение ада!
