— Ты прав, Лаврентий. Он ещё нужен здесь, да и, я боюсь, что могут не пойти на контакт их руководители. Судя по тому, что он рассказывал. А так, кто там есть из надёжных? Устинов, Огарков, Громыко, да Пельше. Косыгин, конечно, но он сказал, что последнее время он здорово теряет позиции. Так что, только на армейцев и можно положиться. Но он там только лейтенант. К тому же уже «убитый» и списанный. Ну, ещё его отец, но он — не велика фигура, и уже на пенсии по здоровью. Работай дальше, Лаврентий! Подбирай людей!
— Знать бы как, Коба!
— А кто нашёл радистку?
— Горский.
— Вот ему это и поручи! И всё на сегодня. — Берия поднялся и вышел.
Пятые сутки живем в Сухуми в бывшем театре. Теперь тут госпиталь. Проводили какие-то обследования меня и Полины. Она так похорошела! Исчезло злобное выражение глаз, видимо, полученная травма и вид изувеченной руки приводили её в такое состояние. Первое время, она каждые несколько минут смотрела на свою «новую» руку. Глазам не верила, потом немного успокоилась, когда врачи не нашли у неё даже следов переломов и швов. Поняла, что чудесным образом её рука к ней вернулась. У меня вернулся аппендикс, исчезли костные мозоли в местах, где были переломы ног и левой руки. Видимо, во время перехода мы разбираемся на запчасти, а потом устройство нас заново собирает по генкоду. Операцию отменили, и возникла длительная пауза. Ребят забрали и сделали инструкторами в разведшколе, а нас с Полиной пока никуда не дёргают. Поселили нас тут же при госпитале на третьем этаже в какой-то гримёрной. Комнатушка маленькая, но с видом на море! Курорт! Я поднялся рано, и убежал на пробежку, по дороге купил пару кефалин. Вычистил их у моря, занёс на кухню, мне их там пожарили. Плеснули в котелок кофе с молоком, я его не люблю, но турецкий кончился, и я поднялся наверх. Полина ещё спит, лентяйка! Ну, пусть отдохнёт, постараюсь не шуметь. Нет, запах жареной рыбы работает лучше звонка!
— Ой, что это за запах?
— Черноморский деликатес: кефаль жареная! С картошкой.
Она подскочила и побежала на второй этаж умываться. Довольно быстренько она вернулась.
— Ой, а что ж Вы не едите, товарищ майор?
— Тебя ждал! Вместе приятнее.
Она остановилась вытираться и уставилась на меня своими глазищами. Когда она не прищуривается, они у неё огромные и очень красивые. Она повесила полотенце на спинку стула, но по-прежнему смотрела на меня. Сделала два шага вперёд. Прикасаться ко мне она побаивается.
— Я Вас даже не поблагодарила за свою руку…
— Садись, кушай, остынет!
Но, она подошла вплотную и обхватила мою голову руками. Удара током не последовало, но тот странный запах почти сразу появился. Вдруг она застонала. Я попытался встать, но она ещё сильнее прижала мне голову.
— Сиди! Мне так хорошо! Я… тебя… люблю!!! Андрюшенька ты мой. Никому не отдам. Господи, какая я глупая. Я ведь даже не спросила, нравлюсь ли Вам. А вдруг у Вас жена есть! — она отпустила мою голову, и села, закрыв лицо руками. Вот-вот разревётся!
— Иди ко мне! — я развернулся на стуле и протянул ей руки. Она пересела ко мне на колени. — Нет у меня никого. И ты мне нравишься.
— Правда?
— Правда!
— Ты у меня спрашивал, тогда в Кыштыме, что случилось на полигоне. Тоже самое, что и сейчас. Стоит мне прикоснуться к тебе, у меня всё внизу сжимается и становится мокро. Просто ужас какой-то… Я потом ни прицелиться, ни бежать, ничего не могу. Всё трясётся, и такая истома по всему телу. Когда это случилось, дважды!!! я так испугалась. И там, под Смоленском, если бы ты не попросил меня вернуться, я бы отомстила за ребят, и осталась бы там, вместе с группой. Но у меня был ты, я поэтому и вернулась. Вот только я боялась, что из-за моей руки ты не захочешь любить меня. Я ведь инвалид, меня из жалости в школе оставили. Я снаряжала мину, а тут немец ударил прямо над головой из пулемёта. Рука дрогнула и детонатор взорвался. Видимо, о насыпь стукнула. После этого я совсем смерти перестала бояться. Ты правильно сказал в самолёте.
— Давай завтракать! Всё уже остыло!
— Холодная рыба даже вкуснее!
Она пересела на стул, подвинула мне и себе тарелки. Кефаль была ещё тёплая, а картошка уже подостыла. В комнате было довольно прохладно. Печку мы ещё не топили. Позавтракав, сходили в Особый Отдел армии. Для нас ничего не было. Было солнечно и не очень холодно, чуть больше нуля. Полина рассказывала о себе, хотя я и знал это из личного дела, но ей требовалось выговориться, поэтому я не мешал ей. Городишко совсем небольшой, пять кварталов от Особого отдела до госпиталя мы прошли совсем быстро, поэтому пошли на набережную, время от времени приветствуя патрули.
— А почему ты о себе ничего не рассказываешь?
— Потому, что я попал сюда через портал, потому, что это «ОГВ».
Она остановилась.
— Как через портал?
— Случайно.
— Так ты из коммунизма?
— Нет, у нас социализм, развитой! — и я улыбнулся при этом.
— И ты уйдёшь обратно?
— Некуда, пока, уходить! Портал находится на территории сопредельного государства, там идёт война. Без солидного отряда оттуда не вырваться. Поэтому операцию пока и отменили. Я получил приказание подбирать людей, но как это сделать я не знаю. Все думают, что это я тебя нашёл, а я считаю, что это портал тебя нашёл. В любом случае, Полина, для нас обоих, этот проект — самый главный. Все остальные дела — второстепенные. Жить нам вместе, и долго. Связал нас с тобой этот портал по рукам и ногам. Но, я очень доволен тем, что я тебе не противен, и мне не придётся жить рядом с человеком, который меня ненавидит.
— Андрюшенька, да что ты! Как тебя можно ненавидеть?
— Сама говорила, когда из-под Смоленска вернулась, что вся группа меня ненавидела.
— Потому, что методов не понимали, не понимали, как это можно использовать, а ты не объяснял. Но, то, что ты красивый, умный и сильный, мне очень нравилось! Только я понимала, что я тебе не пара. Вот и ненавидела, но больше свою судьбу, немцев и тот проклятый взрыватель. — она провела мне по лицу своей «новой» рукой. — Пойдём домой, Андрюша!
Андрей уснул. Господи, какой он красивый! Я бы никогда не решилась ему сказать об «этом»! Но, вчера нас обследовали на втором этаже. Две врачихи как только его не вертели! А у самих мужья в действующей! А эти, прости господи!!! чуть ли не в штаны к нему не залазили своими ручищами. Он так тихонько посылал их куда надо, но ведь рано или поздно не выдержит. Он — большой начальник, почти или совсем генерал. Да ещё из НКВД. А всего на три года старше меня! Я для него была: старший сержант Ерёменко. И он никогда через этот рубеж не переступил бы! Я ж его знаю! Не знаю, что на меня нашло, утром я есть хотела, но, когда увидела, что он к еде не притронулся, и ждёт меня, меня как прорвало. Ведь знала, что прикасаться к нему, это всё равно, как вывернуться на изнанку. Но остановить себя я не сумела. Ещё в Кыштыме я поняла, что если он меня поманит, то я устоять не смогу. А ребята меня подначивали. В группе все знали, что шутки со мной плохо кончаются. Два раза пробовали. Неудачно для них. В последней группе командир несколько месяцев вздыхал и уговаривал. Но не лежала на него душа. А без любви — это грех, как это раньше называли. Сейчас я не думаю о том, грех это или нет? Главное: он — мой. До самой смерти. А она, с косой, рядом ходит. Война ведь! Я его сразу себе отметила, еще, когда его только представили в Кыштыме: высокий, стройный, в незнакомом комбинезоне со странным цветом камуфляжа. Поразило его звание: майор ГБ, но начальство сразу предупредило, что задавать вопросы не по программе запрещено. Теперь понятно: почему. И задача, которую мы никогда не выполняли: обнаружить прямой телефонный кабель Ставки Гитлера и незаметно подключиться к нему. Он принёс что-то вроде небольшого миноискателя и учил им пользоваться. А потом начал нас гонять, да так, что с нас только пена летела. Когда ребята попытались побурчать, что тяжело, выяснилось, что групп у него три, то есть он так бегает со всеми, втрое больше нас. Программа у всех одинаковая. Мне так захотелось ему понравиться, и чтобы он отличил меня среди остальных, я ведь была самая опытная в группе: больше всех выходов, что я переусердствовала и сорвалась с турника. А он совершенно не обращал на меня никакого внимания. Я была просто членом группы. Причём — слабаком. И такая меня злость взяла, что я сумела себе внушить, что он — бесчувственный чурбан, зазнайка и задавака. Мы уйдём, а он по тылам ордена зарабатывать будет. Накрутила себя так, что все заметили, что я к нему неровно дышу. И началось! «Да ты по кому сохнешь!» и тому подобное. По нему! И ещё как сохну! Вот и сейчас: ведь он ничего мне не пообещал, только сказал, что у него никого нет, и что я ему нравлюсь. Не сказал, что любит: «ты мне нравишься». Скупой он на слова, а девушки ушами любят. Но я не жалею о том, что я сделала. Да, конечно, я мечтала быть самой красивой невестой, мечтала о шумной и красивой свадьбе, война всё перечеркнула. Ничего этого не будет. В доме хозяйничают фашисты. И, если я встретила его, человека, которого я полюбила, то почему я не могу насладиться своим счастьем? Ведь завтра, может быть, придёт приказ, и он на Запад, а я на Восток. Или вместе где-нибудь ляжем в землю. Жить надо, пока живая. Ой, проснулся! Разбудила своими дурацкими мыслями!
