В начале XX века был выдвинут другой проект, не менее грандиозный и впечатляющий, — постройка железной дороги из Азии в Америку с туннелем под Беринговым проливом.
Французский инженер Лойк де Лобль по заданию американского железнодорожного магната Генри Гарримана изучает Аляску и дно Берингова пролива. В газетах появляется описание проекта железнодорожной линии «Париж — Нью-Йорк». Предполагалось создать синдикат «Транс-Аляска — Сибирь». Железную дорогу намеревались построить в направлении Красноярск — Якутск — Верхне-Колымск — мыс Дежнева, общей протяженностью пять тысяч верст.
Свенсон хорошо помнил слова, сказанные тогда на заседании американского конгресса сенатором Бевериджем и напечатанные в газетах: «Мы создадим опорные американские пункты по всему миру. Вокруг этих пунктов вырастут великие американские колонии, в которых будет развеваться наш флаг». Этот план разрушила первая русская революция 1905 года.
Под негласным покровительством самого императора Николая Второго и императрицы Александры Федоровны была создана Компания по изысканию и разработке полезных ископаемых. Это, казалось бы, верное дело было загублено безудержной алчностью царских чиновников и прежде всего самого Вонлярлярского, сбывавшего добытое золото американцам.
Результаты всех трех проектов — карты, данные геологических изысканий — все это осталось в руках американцев.
Теперь, казалось, история сама предоставляла Америке реальную возможность овладения Чукоткой и Камчаткой.
Капитан вышел на палубу и вполголоса спросил:
— Будем заходить в Уэлькаль?
Свенсон молча кивнул, но потом вернул капитана.
— Сэр, идите ближе к берегу. Вам тут нечего опасаться, я хорошо знаю эти места.
Склоны гор уже покрылись зеленью, испещренной яркими полярными цветами. Из-под снежниц и ледников в море падали прозрачные водопады. Стаи птиц низко тянулись над морем, устремляясь на скалистые гнездовья.
Каждый раз, выходя после зимы в первое плавание по знакомым морям — Чукотскому и Берингову, Свенсон поражался обилию жизни в этих, казалось бы, холодных водах. И это обилие жизни в студеных глубинах бодрило, рождало смутные надежды.
Стюард принес толстую глиняную кружку с крепким кофе.
— Принесите бинокль, — попросил Свенсон.
Безмолвные берега, ярко освещенные встающим солнцем, подступили вплотную к кораблю. Они волновали Олафа старыми воспоминаниями.
Поднеся к глазам окуляры, время от времени прихлебывая быстро остывающий кофе, Свенсон принялся рассматривать берег.
Впереди по курсу виднелась коса, отделяющая от моря мелководную лагуну. Прибой ласкал чистую гальку. Когда-то здесь было большое эскимосское поселение. Свенсон еще помнил последние яранги, исчезнувшие лет десять назад. Люди вымерли от неизвестной в этих краях болезни — трудно поверить! — от детской кори.
Свенсон быстро поставил на палубу недопитую кружку с кофе и обеими руками взялся за бинокль.
Да, сомнений больше не было — на другом берегу лагуны паслось оленье стадо.
Свенсон заспешил на капитанский мостик.
Приближаясь на шлюпке к берегу, Свенсон вспомнил о давнем разговоре с братьями Ломен, поручившими разузнать, можно ли купить оленей на Чукотке для разведения их на Аляске.
После того как белые охотники свели на нет огромные стада карибу, аляскинская тундра опустела.
Однако купить живых оленей на Чукотке оказалось невозможно. Повинуясь каким-то смутным суевериям, чукотские оленеводы наотрез отказывались продавать живых оленей, зато предлагали сколько угодно мяса и шкур.
Шлюпка мягко ткнулась носом о гальку. Свенсон первым спрыгнул на берег, стараясь не замочить ног, и оказался лицом к лицу со своим старым знакомым Кашириным-Стивенсоном.
— Хэлоу, мистер Стивенсон, — стараясь скрыть удивление, поздоровался Свенсон.
— Хэлоу, мистер Свенсон. — Каширин пытливо поглядел на американца. — Плаваете? И куда, позвольте вас спросить?
— Из Ново-Мариинска на мыс Дежнева, — учтиво ответил Свенсон. — Мы встретились с местными властями и поставили их в известность о маршруте. А вы-то что тут поделываете? — поинтересовался, в свою очередь, Свенсон. — Оленеводом заделались? Или продолжаете мыть золото?
— Ни то, ни другое, — ответил Каширин. — Я уполномоченный Анадырского уездного комитета. Вместе с двумя избранными делегатами мы едем в Ново-Мариинск, а оттуда на съезд в Петропавловск.
— Очень сожалею, — сказал Свенсон, — но мне совсем в другую сторону.
— Да мы на вас и не рассчитывали, — ответил Каширин. — Нам главное добраться до Уэлькаля.
— Вот в Уэлькаль мы вас доставим с радостью, — обещал Свенсон. — Но прежде нам бы хотелось запастись свежим оленьим мясом. Мистер Каширин, согласитесь, что на свете нет ничего лучше оленьих языков?
— Это точно, — ответил Каширин.
Три дня назад вместе с оленьим стадом Армагиргина, спасавшимся от тундровых комаров и овода, Каширин пришел на берег этой лагуны. Два представителя местного населения — чукча Тынанто и ламут Дулган, — избранные на сельских сходах, заскучали и просились обратно.
Узнав, чьи это олени, Свенсон уважительно заметил:
— Как же! Я много слышал о чукотском короле Армагиргине. Буду рад с ним познакомиться.
На низком мягком тундровом берегу впереди толпы стоял старик. Он был дряхл и слаб, и его колени, обтянутые нарядным тонким пестрым камусом, заметно дрожали. На тело был надет старый засаленный то ли мундир, то ли кафтан, тщательно заштопанный оленьими нитками и кое-где заплатанный замшей. На ветхом поясе под животом висел морской кортик. На плечах старика виднелись диковинные погоны, из-под левого свешивался сильно потемневший, похожий на медвежьи жилы аксельбант.
— Амын етти! — громко, с дрожью в голосе поздоровался старик, протягивая Свенсону руку.
— Ии, — подобающим образом ответил американец. — Тыетык.
— Какомэй! — удивленно воскликнул старик. — Да ты, оказывается, по-нашему разговариваешь? Я думал, один только такой тангитан есть — Кассира, — кивнул Армагиргин в сторону Каширина.
— Кит-кит[7],— скромно сказал Свенсон. — Мой чукотский разговор скуден, как обмелевшая речка.
— Друзья общаются и сердцами, не только словами, — заметил Армагиргин.
Свенсон положил перед Армагиргином подарки и торжественно произнес:
— Мы не предполагали встретить вас на морском берегу и поэтому не подготовились. Позвольте преподнести вам эти скромные подарки как знак уважения к вам и к вашему высокому званию — эрыма.
Эрым и эрмэчин на чукотском языке значили многое. Прежде всего — сильный, сильнейший.
Армагиргин, сохраняя достоинство, небрежным кивком велел унести подарки в боковые кладовые, и на опустевшее место тотчас были положены несколько связок горностаев и пыжиков.
— Мои скромные подарки никак не могут покрыть великую ценность твоего уважения, — сказал Армагиргин. — Прошу принять в знак расположения эти жалкие меха.
Подали в двух длинных деревянных корытах оленье мясо, нерпичьи ребрышки и розовый олений костный мозг.
Свенсон вытащил из-за голенища большой пружинный складной нож и принялся за еду. Он ел как заправский чукча.
Армагиргин ел нерпичье мясо. За зиму ему надоедала оленина, и он мечтал о весне и лете как о времени, когда он будет держать во рту молодое нерпичье мясо, исходящее горячей соленой кровью.
Он искренне обрадовался появлению Свенсона, о котором много слышал, но никогда не видел его. Американец был представителем привычного мира тангитанов, богатых, щедрых к друзьям, уверенных в себе, знающих цены пушному товару. В последние дни Армагиргин был растерян и молчалив. И виной всему этот тангитан Кассира, принесший худые вести о новой власти, которая должна объединить людей. Такая мечта, как чуял Армагиргин, среди бедного люда жила всегда. Жила и никому не мешала, потому что каждый здравомыслящий человек понимал, что это никак невозможно. Это все равно что кочевать на луну. Такая мысль иной раз появляется в голове, но всем известно, что это несбыточно. Может, Кассира просто самозванец и никакой новой власти нет? И брат Армагиргина — Солнечный владыка по-прежнему восседает на золотом сиденье?
