— Не забудешь? — Первый складывает карту вчетверо.
Второй поворачивается к столу. У него скуластое лицо с невысоким лбом, на широких плечах серая черкеска, корнетские погоны. Узкая талия стянута наборным серебряным поясом, на нем кинжал с инкрустацией чернью. Средний палец правой руки играет, словно маятником, офицерским Георгием.
— Захочу забыть, и то не смогу. — В. тоне корнета — почтительность, обожание.
— Смотри, Ибрагим, это последняя проверка. Ты один знаешь всех, больше никто. На мою память в этом смысле надежда плоха.
Ибрагим не отвечает — к чему лишние слова? Каждый из названных сидит в его голове намертво. Ну а если все же потеряется, его начальник убытка не понесет — полковник Кучук Улагай и более сложные тексты запоминает с первого раза. Кокетство памятью — одна из его любимых привычек.
Улагай поднимается, выходит из-за стола. Он чуть выше Ибрагима, стройнее, более подтянут и, судя по одежде, меньше заботится о своей внешности, чем корнет. На нем не черкеска и даже не китель, а простая гимнастерка с полевыми полковничьими погонами, высокие, до блеска начищенные хромовые сапоги, простой офицерский ремень с орлом. На груди — орден святого Владимира с мечами и бантом и крест «За службу на Кавказе». Пробор разделяет темно-каштановые волосы на две неравные части. Благородно. Подчеркивает породу. Заставляет подчиненных не забывать о дистанции. Впрочем; Ибрагим не завидует: облик Улагая, как ему кажется, не отвечает национальным традициям. Надменное, без единой морщинки лицо даже цветом своим отличается от лица типичного горца: матово-бледная кожа просвечивает слабым, почти девичьим румянцем. Ни тени загара. Тонкие, плотно сжатые губы, прямой нос. За длинными немигающими ресницами — сверкающие холодным блеском черные глаза. Они, будто из овальной решетки, уставились на Ибрагима и давят, давят…
Ибрагим непроизвольно вытягивает руки по швам, таращит и без того выпуклые глаза и замирает. Вот так вдруг, без единого слова, умеет Улагай совершить мучительный для иных служак переход от фамильярности к официальному тону, за которым укрывается как за каменной стеной.
— Спички! — коротко бросает полковник.
Ибрагим лихорадочно шарит по карманам, почтительно подает коробок. Полковник сворачивает карту и подает Ибрагиму.
— Вот что, Ибрагим, — цедит полковник, доставая красноголовую спичку. — Запасись-ка ты хорошими спичками, если успеешь. У них там, в этой Совдепии, и лампу зажечь нечем будет.
Он чиркает спичкой о коробок. С шипением вспыхивает яркое пламя. Медленно, словно колеблясь, подносит спичку к уголку карты. Огонек нерешительно прыгает в голубые разводья Черного моря. Пламя смелеет, подбирается к побережью. Вот уже пылают населенные пункты, и огонь неудержимо шагает в горы. Пересеченная местность успешно форсирована, пожар пылает в аулах и станицах, подбирается к Екатеринодару, накатывается на земли Войска Донского.
Улагай с захватывающим интересом следит за развитием событий. Полковник не суеверен, но эта неожиданно возникшая в пламени картина кажется ему символичной: Ростов, Харьков, а там глядишь… Но дорога каждая минута.
— Брось карту в камин и позови Аскера.
Ибрагим мгновенно скрывается за дверью.
Полковник с минуту остается на месте. В глазах его еще сверкают отблески пламени, в один миг сожравшего огромный край. Подходит к окну. С высоты второго этажа открывается чудесный вид на море. Оно почти такого же цвета, как и небо, и такое же тихое. Вдали, между небом и водой, как нарисованная, замерла белоснежная яхта. Берег взбегает к зданию, покачивая зеленой гривкой — на побережье ветерок. Улагай поворачивает шпингалет, и створки окна расходятся. Черт побери, кончается весна, а он еще и не разглядел ее как следует. Свежий воздух бьет в ноздри. Глубокий вдох. Знакомый вкус у этого воздуха — будто пьешь из бокала, недопитого когда-то, давным-давно. На лице Улагая появляется слабое подобие улыбки: он вспоминает аул на берегу моря, ватагу босоногих мальчишек, пенистые брызги волн.
«Э, кто дольше пробудет под водой?» Конечно он! «Э, кто дальше заплывет?» Это и так известно — лучше Кучука никто не плавает. «Дельфины! Дельфины!» — волнуется ребятня. «Э, — кричит он, — кто щелкнет дельфина по носу?» И сразу бросается в волны… Плывем и корит себя: «Зачем сболтнул? Теперь попробуй догони дельфина». Хвастунишку спасает случайность — на берегу появляется всадник на взмыленном коне: «Кучук, к отцу! Немедленно! Скачи!»
Он застывает на пороге кунацкой для почетных гостей. Отец беседует с генералом. Мальчик вежливо здоровается. На него никто не обращает внимания, и он имеет возможность, не нарушая этикета, разглядеть дородное лицо гостя, его блестящий мундир, украшенный орденами. О аллах, ведь это их родственник… Каким стал!
Разговор отца с гостем не менее интересен.
«Настоящий офицер должен с детства приучаться к походной жизни, к строю, — говорит гость. — С пеленок!» В тоне гостя — едва заметный оттенок превосходства.
«Очень правильно, очень», — соглашается отец. Почтительно, но без заискивания: Улагаи никогда ни перед кем не заискивают, Кучук знает это. Чуть повернувшись к сыну, бросает: «Поедешь учиться. Завтра. Собирайся… И помни: ты — Улагай! Помни это всегда: ты — Улагай!»
