В таких случаях меня задевает противнейшее чувство собственной никчемности. Когда я вижу чудеса техники — самонастраивающийся станок, взлетевший самолет, уходящую под воду субмарину, огнекипящую доменную печь, какой — нибудь пончикоделательный автомат — то всякая работа за столом с бумажками начинает казаться сущей безделицей. В каждом мужчине сидит тоска по работе мускулами и руками. Кстати, я знаю верный тест, определяющий настоящего мужчину безошибочно: покажите ему молоток либо какую — нибудь дрель, и если сердце его не ёкнет — он не мужчина. Кстати, я — мужчина, хотя не умею толком работать ни молотком, ни тем более дрелью, но сердце мое от них ёкает.

Оторвавшись от созерцания цапель — роботов, я побродил еще по коридорам, пока добрый человек не подвел меня к двери под номером двадцать один. Табличка оповещала, что там находится экономист. Постучав, я вошел,

В объединении «Прибор» не берегли электричества. Я будто в фонарь вступил. В небольшом кабинете не только пылали лампы дневного света, но и отраженно светились гладкие стены, лакированные столы, вычислительные приборы и даже белая бумага. Впрочем, сильно близоруким, вроде меня, свет не помеха.

За главным, за большим столом, сидела женщина, мне знакомая.

— Здравствуйте, — сказал я, глянув в угол на деревянную вешалку, представлявшую оленьи рога, насаженные на полированный шест.

Песцовая шапка, донельзя выбеленная ярым светом, походила на снежный сугробик, повисший на сучьях. Женщина перехватила мой взгляд и усмехнулась:

— Я вас еще у лифтов приметила.

— Вы Сокальская?

— Да, Галина Ивановна Сокальская. И что?

— Хочу поговорить…

— Мало того, что следите за мной, так еще и агента подослали.

— Какого агента?

— Дурачка, хотевшего снять с меня шапку. Хотя бы предлог выдумали поостроумнее.

— Никакой это не агент.

— Ага, случайный знакомый.

Не думал, что предстоит обороняться. Тот, кто оправдывается, заведомо виноват. Я еще ничего не понял и ни о чем не догадался, но был уверен, что нападать следовало мне. Однако я мешкал. Хотя бы потому, что Сокальская не предложила ни раздеться, ни сесть. Мое переминание посреди кабинета вызвало у нее новую, ничуть не стеснительную усмешку.

Вместо того чтобы сообразить, кто она такая, я разозлился и потерял всякую остроту мысли. Потому что передо мной сидело живое воплощение спеси, ненавидимой мною всегда и сильно.

Суть не в ее импортном костюме с модными плечиками и не в серьгах, поблескивающих бриллиантно; не в сахарно — белых руках с рубиновыми ногтями, казалось, вонзенными в пространство; и даже не в благородной белизне округлых щек, начинавшихся, по — моему, прямо от висков; и даже не в изумленном изгибе бровей и насмешливом дрожании губ… И не во взгляде, способном своей силой отворять двери. Суть в том, что все это соединялось в нечто чрезмерное, сверхвеликое и надземное; нечто суперголливудское, случайно попавшее в кресло экономиста.

Кто сказал, что форма выражает содержание? Форма отражает спесь, ибо вся спесь уходит в форму. У них зависимость, как у массы и скорости или, скажем, как у материи и времени, ибо не будь формы, спеси не в чем было бы выражаться.

— Вы следователь? — спросила Сокальская.

Злая кровь ударила мне виски. Не потому, что она догадалась, а потому, что я до сих пор не догадался. Казалось бы, есть показания о женщине в песцовой шапке; эта женщина трижды попадается на моем пути — у лифтов, на улице и здесь; работает она на «Приборе», где работал и погибший; отчество у нее Ивановна.

Передо мной была дочь Анищина.

— Следователь, — признался я и самовольно сел перед ее столом; даже расселся, потому что снял шапку и расстегнул куртку.

— С какой стати вы меня преследуете? — спросила Сокальская гортанно.

— Конечно, зря.

— Вот именно.

— Надо бы поручить уголовному розыску.

— На каком же основании? — повысила она голос и, по — моему, сережки недовольно тренькнули, потому что бриллианты не терпят грубости.

— На основании уголовно — процессуального кодекса.

— Не пугайте, время не то…

— По — моему, вы и в то время жили вольготно, — не удержался я, и уж поскольку не удержался, то и добавил: — По — моему, такие, как вы, во все времена живут неплохо.

— Какие такие? — тихо спросила она.

Но я уже не боялся этой полушепотливой тишины, я уже закусил удила:

— Которые бросают отцов.

— Откуда вам известно, что его бросили?

— Которые бросают трупы отцов, — добавил я то, что было известно доподлинно.

— Я сегодня была в морге!

— А почему не идете ко мне?

— Зачем?

Я осекся. Действительно, зачем? Можно было бы назвать формальный повод: за разрешением на захоронение. Но зачем идут к следователю все родственники погибших?

— Хотя бы затем, чтобы объяснить, почему отец удавился.

— Я не знаю, — отрезала она.

— Тогда спросить следователя, почему.

— Меня это не интересует.

— Не интересует, почему отец наложил на себя руки?

— Представьте!

— Государство интересует, а родную дочь — нет? Сокальская вдруг глянула на часики и поднялась:

— Извините, я ухожу.

— Но мне нужно с вами поговорить…

— Рабочий день кончился. До свидания.

— Ах, так… Гражданка Сокальская, попрошу вас завтра явиться в прокуратуру района.

— И не подумаю.

— Почему?

— А я не преступница.

— Тогда вручу вам повесточку, — почти пропел я, стараясь смягчить злость в голосе.

Теперь в газетах обилие статей, клеймящих милицию и следственные органы. Попадаются среди нас уроды разных степеней, с которыми я схлестывался задолго до газетной моды. Схлестывался так, что наживал себе врагов, коллектив меня пробовал отринуть, как тело инородное, прокурор города разносил… Правильно пишут в газетах. И все — таки иногда усомнюсь, правильно ли? Истина многозначна. Пишут о плохом. А где же статьи про порезанных и убитых милиционеров, про оскорбленных и побитых следователей, про измочаленных и про испсиховавшихся сотрудников, живущих одной работой и не доживающих своего века? Будет ли статья про то, как сейчас мои руки сперва никак не могли расстегнуть портфель, потом не могли достать повестку, а теперь никак не могут четко, без сейсмической дрожи, вписать фамилию и часы явки?

— Вот вам повесточка, — опять пропел я.

Сокальская с минуту ее рассматривала, но там значилось все: и адрес, и номер кабинета, и штамп прокуратуры.

— А если не пойду? — : спросила она, брезгливо держа повестку двумя пальцами.

— Вас приведут.

— Кто, вы?

— Милиция.

— На каком основании?

— Я вынесу постановление, передам в райотдел, в этот кабинет войдет милиционер, отведет вас в «газик» и привезет ко мне.

Все это выложил я с улыбкой, спрятав руки в карманы. Чтобы Сокальская не заметила их сейсмической дрожи.

10

Я не знаю, что такое время. Но я знаю, что время послано человеку в наказание.

Когда ходил в детский садик, мне говорили, что скоро пойду в школу. Когда ходил в школу, говорили, что скоро пойду в техникум. В техникуме говорили, что впереди работа. На работе что — нибудь да было впереди: повышение квалификации, новое дело или должность, новые люди, встречи или собрания. Потом на работе стали говорить, что впереди пенсия. Пришла, я на пенсии. Теперь — то что впереди? Хочу знать, что будет у меня после пенсии.