Низкая терраса сбегает уступами и тонет в море белоснежных ароматных цветов. Вообще весь двор представляет собою сплошной фруктовый сад. Здесь и слива, и персик, и инжир, и стройные груши, и нежная тута. Вскоре мы будем вдосталь лакомиться их сочными плодами, если только к тому времени нас не перебросят куда-либо «по обстоятельствам военного времени».
На крыше здания развевается русский трехцветный флаг. У крыльца в землю воткнут полковой значок, красноречиво свидетельствующий о том, что здесь обитает «сам» командир полка – неугомонный, несуразный, но пользующийся общими симпатиями «батько Стопчан», как зовут его про себя казаки.
На террасе сидит полковой священник Церетели, пожилой тучный человек, заветная мечта которого получить наперсный крест на георгиевской ленте за военные заслуги. Батюшка приветливо кивает нам.
– Обедали? – задает он свой привычный вопрос.
Еда, перешедшая в обжорство, – единственное его утешение в этой глуши.
Спешим дальше, к адъютанту, чтобы узнать причину экстренного вызова.
– Либо нагоняй, либо пошлют опять сотню к черту на кулички, в далекую фуражировку, – вполголоса строит догадки Гамалий.
Едва мы показываемся на пороге, как Бочаров, наш адъютант, с таинственным видом отводит нас в дальний угол комнаты и шепотом говорит:
– Новость, господа, поздравляю! По распоряжению командира корпуса ваша сотня завтра выходит в Хамадан для выполнения крайне ответственного и секретного рейда в тыл противника.
Мы переглядываемся с есаулом. «Новость» и неинтересная, и мало для нас приятная.
– Только тсс, никому! – предупреждает адъютант. – Решительно никому! Не сообщайте пока даже вашим прапорщикам. Кроме полковника, меня и еще двух-трех офицеров, никто в полку не должен знать об этой командировке.
– Но позвольте, – басит Гамалий, – к чему же эта таинственность? Куда придется совершить рейд? Надеюсь, не в гости к турецкому султану?
– Не знаю, может быть, и в гости к нему, не знаю. – И тут же не выдерживает. Наклоняясь к нам, он шепчет: – За Багдад, на соединение с англичанами. Радио от верховного главнокомандующего.
Мы поражены. Гамалий недоверчиво взирает на адъютанта, а я недоуменно перевожу глаза с одного на другого, еще не вникнув как следует в сущность сказанного…
– Да ведь до них больше тысячи верст, – наконец выдавливает Гамалий.
– А между ними и нами – турецкие корпуса, – добавляю я.
– Ну да, вот в этом-то и вся штука, други мои. Не будь турок, это было бы простой прогулкой, – ободряет Бочаров.
– Вот вы сами и прогулялись бы, – хмурится есаул. Ни ему, ни мне не улыбается это неожиданное путешествие.
– Ну, ладно, – принимая официальный тон, спохватывается Бочаров, – мое дело маленькое, можете сказать это лично командиру. Идемте к нему, господа, он вас ждет.
Мы следуем за адъютантом. Пройдя несколько комнат, входим в приемную командира. Это большая зала, вся увешанная и устланная чудесными сарухскими[4] коврами.
У дверей стоит караул с обнаженными шашками. Здесь полковой штандарт и денежный ящик. На почтительный стук адъютанта изнутри хрипит бас Стопчана:
– Войдите.
Командир, грузный пожилой человек с седеющими запорожскими усами, поднимается нам навстречу. Застегивая бешмет, он приглашает нас сесть.
– Надеюсь, не обидитесь, я уж попросту, по-стариковски. Петр Николаевич, – обращается он к Бочарову, – попросите сюда войскового старшину и принесите телеграмму корпусного.
Бочаров неслышно исчезает.
– Вы, наверно, уже знаете, в чем дело? – обращается к нам командир.
– Приблизительно, – бурчит Гамалий.
– Весьма неясно, – добавляю я.
– Сейчас узнаете все. Интересное, приятное, весьма приятное, даже завидное назначение, господа. Уверен, что многие пожелали бы быть на вашем месте. Вам, господа, предстоит совершить исторический рейд, соединиться в районе Багдада с союзными английскими войсками и затем вернуться назад. Вы подумайте – какое славное дело! Вы войдете в историю конницы как образчик беспримерного кавалерийского пробега через пустыни.
Сзади по ковру шуршат чувяки. Это войсковой старшина Кошелев и адъютант. После обычных приветствий мы садимся ближе к столу. Полковник, достав из папки телеграмму, негромко читает ее:
– «Из штаба корпуса… Ставка ком. корпуса, местечко Шеверин. В штаб 1-го Уманского полка. Срочно, весьма секретно, шифр – „ЖЮДИ”.
Согласно секретному радиотелеграфному приказанию из штаба верховного главнокомандующего Кавказской армии великого князя Николая Николаевича предлагается вам немедленно же отправить в штаб корпуса, в распоряжение начальника штаба корпуса генерала фон Эрна, одну сотню вашего полка. Сотня должна быть в полной боевой готовности, на вполне здоровых конях и снабжена всем необходимым для долгого и утомительного пути. Сотня будет направлена через фронт и тылы турецкой армии, действующей против нас, на соединение с наступающими на Багдад английскими войсками. Выбор людей и офицеров зависит всецело от вас, хотя командир корпуса генерал-лейтенант Баратов предполагает, что уместно было бы послать в экспедицию вторую сотню вверенного вам полка под командой есаула Гамалия. Прибытие сотни в штаб корпуса ожидается не позже 6 часов вечера 27 апреля 1916 г. Подлинное подписал начштаба корпуса Генштаба генерал-майор фон Эрн».
– Понятно? – вопрошает Стопчан.
– Так точно, господин полковник! Только мне неясны маршрут, задача и срок возвращения обратно.
– Э-э, батенька, – перебивает есаула Стопчан, – это неизвестно и мне. Ясно одно: нужно собираться и сегодня же в ночь двигаться в поход. Ночи теперь светлые, прохладные, идти будет легко.
– Как быть с больными казаками? – спрашивает есаул.
– Много их у вас?
– Да человек двенадцать наберется. Малярия.
– Оставить в лазарете. Помимо сотенного фельдшера взять еще одного. Больные кони есть?
– Больных нет, но с набитыми спинами имеются, десятка два.
– Заменить из других сотен здоровыми. Пополнить неприкосновенные запасы боеприпасов и провианта, особенно консервов, взять побольше медикаментов, из штаба полка забрать кузнеца с инструментом, пулеметы переложить на вьюки, вооружить гранатников. Словом, я на вас надеюсь, дорогой Иван Андреевич, – неожиданно заканчивает командир и пожимает руку Гамалию. – Ведь вы у нас украшение полка, и я горд, что сам командир корпуса указал мне именно на вас.
Гамалий краснеет. Ему, видимо, неловко от этих похвал. Его рука теребит георгиевский темляк на шашке, «золотое оружие», полученное им за бои под Сарыкамышем. Я знаю, что этот жест означает смущение Гамалия.
– А вас, сотник, – поворачивается ко мне Стопчан, – я вызвал как старшего после командира офицера в сотне, чтобы также ознакомить с положением. Я твердо уверен, господа, что вы с вашими молодцами казаками с честью выполните возложенное на вас задание и благополучно совершите этот трудный и необычный рейд.
Мы молча кланяемся.
– С богом! – Он обнимает нас, целует трижды крест-накрест и неожиданно кричит – Филька-а-а!
В комнату влетает казак.
– Тащи, сукин кот, скорее квасу, да похолоднее! Вас, господа, не приглашаю к столу, ибо через три часа вам выступать.
Мы вытягиваемся, отдаем честь и, круто поворачиваясь налево кругом, выходим. Нам вслед несется рыкающий голос Стопчана:
– Только никому ни слова пока, ни звука!
Провожая нас, адъютант вручает Гамалию заранее заготовленные бумаги и приказ, из которого явствует, что мы уходим на месячный отпуск в свой тыл – в город Султан-Абад. Это выдумка хитроумного Бочарова, наивно верящего в то, что фальшивый приказ помешает толкам в полку и в городе по поводу нашего внезапного выступления.
Смеюсь про себя. Кто-кто, а штаб первый проговорится о нас. Как бы в подтверждение моей мысли попавшийся нам навстречу Церетели лукаво подмигивает и говорит:
– Вот счастливчики! Попьете теперь настоящего виски. Не забудьте привезти и мне бутылочку.
Мы обещаем две и спешим обратно в караван-сарай.
Лицо Гамалия задумчиво. Видно, что неожиданное путешествие обеспокоило его.
– Справа по три, шагом ма-аррш! – командует есаул, и стройная развернутая шеренга ломается на ряд движущихся конных фигур.
Ворота широко распахиваются, и мы, нагибая головы, выезжаем на улицу. Позади сотни тянутся мулы, навьюченные пулеметами, двуколки с огнеприпасами, заводные кони. Дребезжит сотенная кухня.
Казаки других сотен высыпали во двор провожать нас.
– Ну, прощевайте… покудова! – несется из рядов.
– Стецюк, Стецюк, напувай мово коня, – надрывается кто-то рядом.
– Хай його бис напувае! – гудит ответ.
Пропустив мимо себя сотню, выскакиваем вперед, выбираясь из глухих, неприветливых улиц города. Прохожие с любопытством оглядывают нас. Закутанные в черные чадры женщины кажутся темными тенями на фоне стен, к которым они жмутся с детьми. Наконец мы выезжаем на Хамаданскую дорогу. Отъехав версты три от ворот крепости, встречаем наш сторожевой пост. Телефонист чинит оборвавшийся провод; по мосту мерно шагает часовой; у привязанных к кустам коней сидят несколько казаков, с нетерпением поглядывая на закипающий котелок. Перекидываясь с ними словами, сотня проходит мимо поста. Родной полк остался позади. Впереди же – неизвестность.
Вверх-вниз, через холмы и ложбины, по крутым скатам гор тянется наш путь. Мы идем уже два часа. Время от времени есаул протяжно командует: «Сто-о-ой!», «Сле-е-зай!» – и вся сотня спешивается. Тогда мы либо стоим несколько минут на месте, либо ведем в поводу наших совсем еще свежих, непритомившихся коней. Это позволяет людям размяться, а отстающему сотенному обозу – нагнать нас. Еще совсем светло. Жара спала, и идти легко. Временами набегает ласковый, прохладный ветерок и обдувает запылившиеся усы и бороды казаков.
