Чоршанба-ота доволен. Как не быть хозяину довольным, если гости довольны. Едва появится новый человек, старик спешит ему навстречу, учтиво приглашает войти, под руку ведет к столу. Подходит он и к сури, на котором, подобрав ноги, сидят такие же седобородые, как он сам. «Добро пожаловать! Всего ли у вас в достатке?..» — «Благодарим, — отвечают сверстники. — Всего в достатке. Не беспокойтесь». И Чоршанба-ота следует к столу, за которым пирует молодежь. Почти все они ему хорошо знакомы — кишлацкие. При нем родились, при нем и выросли. Только вон с теми, тремя товарищами Абдуманнопа, он познакомился совсем недавно. Подошел к ним, спросил, не надобно ли чего. Молодежь потеснилась, приглашая хозяина к своему столу.
Младший сын Чоршанбы-ота работает на строительстве Чарвакской ГЭС. Водит «БелАЗ». Белаз так белаз. Старик и не знал, что это такое, пока однажды Абдуманноп не подкатил в машине к самому дому. Прямо земля задрожала, как при гневе божьем. Выскочил Чоршанба-ота из дому и диву дался. Стоит у самой калитки машина — больше их хибары, в которой он столько лет прожил, в которой родился, состарился.
Гордился Чоршанба-ота сыном, самую красивую невесту ему подыскивал. И вот нашел-таки. Абдуманноп пригласил со стройки только этих троих. Самые близкие товарищи, говорит. И сидят его близкие товарищи на почетном месте, среди уважаемых людей кишлака. Молчалив, задумчив парторг строительства Иван Иванович Шишкин. Хмурятся его рыжие, будто с подпалинкой, брови. Губы обветрены, потрескались, — может, потому и говорит мало, и улыбается редко.
Слева от него сидит Караджан Мингбаев — начальник строительного участка на плотине. А справа — Киемходжа Хазратов. В один год с Караджаном закончил он политехнический институт. Но, видать, парень не промах — быстро пошел в гору, теперь уже заместитель начальника треста Узгидроэнергострой. На стройку Хазратов прибыл как член какой-то солидной комиссии…
Третьего дня Караджан возил приятеля в свой родной кишлак. И не ближней дорогой повез, а сделал изрядный крюк — показал ему и Бурчмуллу, и Юсупхану, и Багистан, и Нанай. Устал неимоверно Киемходжа, а Караджан будто не замечал этого: то и дело останавливал машину, предлагал выйти на дорогу и оглядеться. Разве можно не восхититься видом, открывающимся отсюда — с высоты. И река, и лес вдоль нее, и кишлаки на склонах, подернутые голубоватой дымкой, — все как на ладони. Но Хазратов и прежде был с ленцой, а теперь еще и брюшко отпустил — упирался, не хотел выходить. Считал, видно, что не к лицу ему, солидному человеку, скакать, будто козлу, по горным уступам да камням. Караджан с трудом уговаривал его подняться на какой-нибудь склон, чтобы оттуда полюбоваться Чаткальской долиной, ее красотой.
В Янгикургане в честь дорогого гостя Караджан заколол барашка. Созвал друзей, устроил целый пир. И коньяка было вдоволь выпито, и кумыса, и родниковой воды.
А вчера Абдуманноп пригласил на той. Караджан взял с собой и приятеля. Впереди — воскресенье. Не скучать же человеку одному.
Когда они втроем вступили во двор Чоршанба-ота, все обратили на них внимание. Еще бы, вид у Киемходжи Хазратова важный, внушительный, легко догадаться, что он из областного начальства. Даже аксакалы поднялись, выступили навстречу, приглашая гостей на почетное место. Хазратов немногословен. Ни по глазам, ни по выражению лица не поймешь, о чем думает. Даже когда рассказывают про похождения Насреддина-апанди и все покатываются со смеху, держась за животы, — он не улыбнется. То на одного взглянет сквозь прищур, то на другого, и люди начинают беспокойно ерзать под его взглядом. Еще бы, разве прилично хохотать в присутствии такого авторитетного человека…
После первой же рюмки одутловатое лицо Хазратова раскраснелось. А хмель развязывает язык даже таким молчунам, как он. Хазратов повернулся вполоборота к Шишкину и завел неторопливую беседу. Но едва заметит, что кто-то обратил на него внимание, напускает на себя еще большую солидность, делает вид, что не пустопорожнюю беседу ведет, а поучает человека. «А я вам скажу вот что…» — любит он повторять в разговоре и при этом решительно похлопывает о край стола ладонью. Сразу видно — говорит начальник.
Шишкин кивает, выказывая к собеседнику внимание, но не забывает и про угощение. Большой деревянной ложкой он зачерпывает нохут-шурпу и, шумно подув на нее, отправляет в рот. Но больше всего ему понравилось блюдо из вареных бараньих голов. Он взял нож и сам разделал мясо на мелкие кусочки. По его знаку все потянулись к еде, восторженно расхваливая искусство местных ошпазов.
Караджан лишь для приличия взял две-три щепотки мяса. Полное блюдо, исходя паром, стояло прямо перед ним, а есть расхотелось. Его внимание привлекла веселая и бойкая девушка, сидевшая около невесты. На ней красное платье. Оно отсвечивает и придает ее лицу зоревую нежность. А глаза… Таких глаз Караджан еще ни у кого не видел. Миндалевидные и большие. Черные, как вымытые сливы. И радостно мерцают, когда она смеется. А ресницы — пушистые, длинные. Зажмурься она — и погаснет день, откроет глаза — станет светло. Зубы ослепительно белы, как снег на горных вершинах. Движения девушки так пластичны, так красивы, что невольно привлекают взгляд. Караджан старался не смотреть в ее сторону, чтобы невзначай не смутить, наклонялся к друзьям, старался принять участие в беседе, но нить разговора ускользала от него, он сбивался и помимо воли опять посматривал влево, туда, где сидела девушка. Увлеченная разговором с круглой, как обточенная галька, соседкой, она ничего не замечала и весело смеялась. Но вскоре стала испытывать какое-то беспокойство. Посмотрела по сторонам, словно отыскивая кого-то среди сидящих, и встретила взгляд Караджана. Он улыбнулся. А ее улыбки как не бывало. Угасла, как свеча от ветра. Взгляд стал острым, как копье. Но Караджан не отвел глаза: в них она могла прочесть только восхищение ее красотой. Однако девушка залилась румянцем, опустила голову. Толстушка что-то сказала ей, но она промолчала. Вот подняла голову, и Караджан смутился сам, увидев в ее взгляде злость. Отвернулся. Вспомнил, что не красавец, что не про него такие девушки.
