Лишь теперь она заметила, что на толоке на этот раз не видно обычного оживления. Правда, настоящее веселье всегда начинается лишь после застолья, однако обычно и возчики проворнее, и женщины, раскидывающие навоз, разговорчивее, и те и другие настроены по-праздничному.

— Как? — широко раскрыла глаза Езупате. — Ты ничего не знаешь?

— Не видела, как десятский приходил?

— Нет.

— Проспала, что ли? — допытывалась Габриела Дабран.

— Не проспала. По грибы ходила.

— Там, наверно, и заснула?

— Да ну вас — проспала, заснула! — рассердилась Анна. — Заладили, как гусыни.

— Ты, Анна, не дуйся. — Габриела принялась рассказывать: — Утром десятский принес из волости приказ явиться Езупу Тонславу в волостную военную комиссию. Таких, как Езуп, забирают в солдаты. Десятский сказал, опять война будет. Опять какой-нибудь Бермонт или другой генерал объявится. И заставит наших вместе с ним коммунистов бить. За это обещают землю имения нам отдать, ну, это еще вилами на воде писано. Только ясно: балтийцы хотят латгальцев ухлопать, чтоб им самим побольше досталось. Что-что, а на это они мастаки. Ну, а наши пушкановцы… Можешь представить себе…

— Еще бы.

Но разговаривать уже было некогда. Ребята подогнали четыре полных воза. Женщины также бросили судачить, явился и сам хозяин толоки Тонслав. Все медные пуговицы на жилете расстегнуты, грудь распахнута, шапка нахлобучена так, что только видны усы, пухлая нижняя губа да выдающийся подбородок.

Взяв у мальчугана, правившего первым возом, вожжи и ткнув три-четыре раза вилами, опорожнил телегу и повернул ее обратно, а сам отступил, пошел смотреть, как девушки раскидывают навоз.

— Надо плуг принести, — крикнул он жене, гнувшей спину вместе с остальными женщинами. — Начнем дерн поднимать.

Женщины, выпрямив спины, глянули на него, затем на Тонславиху, которая почему-то притворилась, что мужа не слышит.

Тонслав крякнул, повернулся кругом и широко зашагал обратно в деревню.

— Мать Езупа все еще сердится, — зашептала молоденькая, как Анна, Езупате, кивнув на хозяйку. — Не дай бог тронуть ее сейчас…

— Совсем как моя… — сказала Анна. — Понимаешь, моя…

Но мамаша Упениек тут как тут. И было разумнее убраться поближе к только что подкатившему возу, который разгружал Изидор Спрукст.

Чуть погодя подошли пахари, таща на спинах плуги. Трое: хозяин, его восемнадцатилетний сын Езуп, неуклюжий паренек с взлохмаченным чубом, и Станислав Спруд, долговязый веснушчатый подросток. Шли, наступая друг другу на пятки.

На краю поля старший Тонслав первым запряг в плуг лошадь, воткнул в землю лемех, перекрестился и громко сказал: «Ну, так начали с божьей помощью!» За отцом важно, С серьезным видом последовал Езуп, за ним — брат Езупате, Станислав. Вместе с ним в поле пришло и веселье. Станислав шагал за плугом, как бы пританцовывая, держась рукой лишь за одну чапыгу, и глядел больше на раскидывавших навоз женщин, чем на лошадь. Поравнявшись с девушками, он пропел тоненьким голоском:

У Грабите, сестренки,
Красненькие щечки…
Вчера брат козла резал,
Кровью она нарумянилась.

— Ну погоди! — враз погрозили ему девушки вилами. — Ну погоди… погоди ты!

Но пока они щебетали, решая, с какого задиристого куплета начать и на какой мотив, мамаша Спрудов и старая Лидумиха вонзили вилы, подбоченились и, разворачиваясь в такт песне то вправо, то влево, начали печально, как на похоронах:

Ты, паренек пушкановский,
Много водки не пей!
А то к девкам пойдешь,
Да к свиньям попадешь!

— «К свиньям попадешь!.. К сви-иньям по-па-дешь…» — подхватили девушки припев как можно громче.

Получил парень! Не в бровь, а в глаз! А теперь еще о кривых ногах и что не умеет плуг держать. Припев подхватили и женщины. Мамашу Спрудов Лидумиху поддержали все.

Женщины двигались плотным рядом, чтобы, когда пахари пойдут обратно, их встретить еще более хлесткой песней. А мужчины остановились и уставились на дорогу. С горки спускались двое. Ступали прямо по яровым, а за собой волокли палки, приминая зеленя.

— Откуда нехристи эти взялись? По хлебу бредут, точно дурные.

— Волдис Озол и ксендзов Юзис, — разглядела мамаша Спрудов приближавшихся мужчин.

— Что с таких возьмешь… — Тонслав с силой вонзил в дерн лемех плуга.

Видно, предстоял неприятный разговор, так что лучше заранее приготовиться к этому. Старший работник с ксендзовской мызы Юзис, коренастый мужик в господском картузе с маленьким блестящим козырьком, шел и глядел себе под ноги, а Волдис — сын богатого хозяина-балтийца — в зеленом военном френче и военной фуражке того же цвета, шагал, важно покачиваясь, слегка приподнимаясь на носках.

— Здорово! — Волдис поднес к фуражке один палец. — Толоку затеяли?

— Надо, — ответил Тонслав, исподлобья косясь на Волдиса. — Когда же затевать, коли не в страду?

— И то верно! — Волдис обвел окружающих беглым, холодным взглядом. — Почти два года промитинговали…

— До отвала намитинговались… Хих, хи, хи! — посмеялся Юзис. — Теперь с этим покончено. Навсегда. Сейчас и за нынешнее, и за прошлое подналечь придется. Долги отрабатывать. Вот так-то, шабры. Из-за вашего долга мы и пришли.

— Из-за долга? — от удивления Тонслав широко раскрыл глаза.

— С шестнадцатого года Пушканы должны хозяину «Озолов» за молотилку. — У Волдиса будто что-то в зубах застряло, он принялся ковырять в них ногтем мизинца. — Одних процентов несколько сотенок набежало. Отработать придется. Послезавтра с самого утра пускай пушкановские женщины придут огороды полоть.