Только после подробного исследования этих проблем, составив представление о некоем общем — культурном и правовом — контексте, в рамках которого существовали наши герои, мы перейдем к конкретным историям из их жизни — к сюжетам, что донесли до нас материалы судебной практики, а также (в редких случаях) источники иной жанровой принадлежности: хроники, личные воспоминания и переписка, памфлеты, теологические и дидактические сочинения, церковные документы и уставы ремесленных корпораций. Каждая глава второй и третьей частей книги станет рассказом о каком-то одном казусе, чаще всего связанном с определенным типом преступлений — содомией, проституцией, адюльтером, словесными оскорблениями, мошенничеством, убийством и т. д. Но занимать м, еня будут в большей степени не правовые последствия всех этих многочисленных злодеяний, для некоторых из которых у юристов эпохи Средневековья и Нового времени, по правде сказать, и не находилось порой точного определения. Значительно больший интерес для меня будут представлять сами герои этих историй — их личные переживания, их сложные взаимоотношения, их чувства друг к другу, их попытки стать — или хотя бы казаться — любимыми, удачливыми и, в конце концов, счастливыми. То, как именно они говорили о своей частной и интимной жизни в стенах суда, на что стремились обратить максимум внимания собравшихся, на какие уловки пускались, дабы оправдать свои действия, — вот что окажется в центре моего внимания.
Кое-кто из персонажей этих историй уже, возможно, хорошо знаком моим читателям[9], о других они узнают впервые, но в целом, я надеюсь, эти не связанные между собой рассказы окажутся способны сложиться в итоге в некую более общую картину — и тогда повседневная жизнь и заботы самых обычных людей, населявших Французское королевство много веков назад, станут для нас чуть ближе и понятнее.
Что же касается меня, то помимо моих героев я не могу не упомянуть имена тех коллег, без которых эта книга не была бы написана.
Я безмерно благодарна И.Н. Данилевскому, А.Ю. Серегиной, Ю.П. Крыловой, М.А. Бойцову, О.Е. Кошелевой, Г.А. Поповой, П.Ш. Габдрахманову, С.И. Лучицкой за возможность в любой момент обсудить с ними самые, казалось бы, незначительные вопросы. Не могу не вспомнить я и Юрия Львовича Бессмертного (1923–2000), научившего меня видеть многое в малом и обратившего мое внимание на историю повседневности и частной жизни людей прошлого. Наконец, слова любви и благодарности я адресую моей маме, Ирине Алексеевне Тогоевой, лучшему в мире читателю и самому внимательному редактору, которая помогла свести мои разрозненные сюжеты воедино и создать из них книгу, которую вы и держите в руках.
Мои слова направлены… против тех, кто осмеливается рассуждать вслух о постыдных частях человеческого тела и об ужасных [сексуальных] прегрешениях… против тех, кто думает, что не следует стыдиться того, что дано природой[10].
Эти слова Жана Жерсона (1363–1429) из проповеди Considerate lilia, произнесенной им в Наваррском колледже 25 августа 1401 г., возвестили о вступлении канцлера Парижского университета в хорошо известный историкам и литературоведам спор, предметом которого явился «Роман о Розе». Одним из основных вопросов этой дискуссии стала сама возможность публично обсуждать интимную жизнь человека или изображать ее во всех подробностях.
Как известно, «Роман о Розе» создавался на протяжении всего XIII столетия и традиционно приписывается двум авторам[11]. Первая его часть была написана Гийомом де Лоррисом, вторая — Жаном де Меном, который настолько глубоко переработал все сюжетные линии, намеченные его предшественником, что вместо произведения, наполненного идеями и самим духом куртуазности, на свет явилась подлинная энциклопедия — «сумма знаний» эпохи развитого Средневековья об астрономии, астрологии, алхимии, философии, оптике и т. д. Далеко не последнее место в этом списке занимала та оценка, которую автор дал современной ему морали, что и принесло Жану де Мену славу отъявленного женоненавистника. Роза, которой платонически поклонялся герой Гийома де Лорриса, из аллегории куртуазной любви превращалась во второй части поэмы в банальный сексуальный символ: ее следовало лишить девственности, поскольку главной задачей союза мужчины и женщины являлось, по мнению де Мена, продолжение рода. Ради достижения столь важной цели автор предлагал использовать любые средства. Обман, подкуп, сводничество, соблазнение и даже колдовство — все это оказывалось допустимо и законно, и подобные стратегии поведения подробнейшим образом обсуждали персонажи «Романа», давая откровенные и весьма сомнительные, с этической точки зрения, советы лирическому герою, спешащему на поиски своей возлюбленной.
Именно благодаря женоненавистнической направленности «Роман о Розе» Жана де Мена был крайне неоднозначно воспринят средневековыми читателями. На протяжении XIII–XIV вв. во Франции появился целый ряд произведений, содержавших критику поэмы: Dit de la Panthère Николя де Марживаля (1290–1328 гг.); анонимная Cantique des cantiques (кон. XIII-нач. XIV в.); краткий вариант «Романа о Розе» Ги де Мори (до 1290 г.), откуда были удалены все пассажи, ущемлявшие достоинство женщин; Cour d’Amour Матье де Пуарье (кон. XIII-нач. XIV в.); Pèlerinage de vie humaine Гийома де Дигюльвиля (1355 г.); Voir-Dit Гийома де Машо (1364 г.)[12]. Тем не менее, ни одно из этих сочинений не породило публичной дискуссии о достоинствах и недостатках «Романа»: первые подобные дебаты (и первые в истории мировой литературы, специально посвященные одному конкретному произведению[13]) состоялись во Франции лишь в начале XV в.[14]
Начало этому спору[15] положил трактат Жана де Монтрейя (1354–1418), секретаря Карла VI и прево Лилля[16], посвященный анализу второй части «Романа о Розе». Сочинение «первого гуманиста Франции», как его традиционно именуют в специальной литературе[17], до нас, к сожалению, не дошло, однако известно, что с романом он познакомился по настоятельному совету своего близкого друга и коллеги, еще одного королевского секретаря, Гонтье Коля (1350/1352-1418)[18]. Этим увлекательным, надо полагать, чтением де Монтрей развлекал себя в апреле 1401 г., имея целью составить о нем собственное мнение и изложить его на бумаге в мае того же года[19]. Его трактат, очевидно, разошелся по Парижу в некотором количестве копий. Во всяком случае, помимо Гонтье Коля с ним смогла ознакомиться и Кристина Пизанская (ок. 1364–1431), которая уже в июне-июле 1401 г. отправила Жану де Монтрейю развернутое послание, резко критикуя его позицию и отрицая возможность того положительного, с его точки зрения, эффекта, который способно было оказать чтение «Романа» на французскую публику.
Прево Лилля, однако, не счел необходимым ответить поэтессе лично. В одном из своих посланий неизвестному адресату[20], касающемся «Спора», он сравнил ее с афинской гетерой Леонтиной, любовницей Эпикура, которая «осмелилась перечить философу Теофрасту»[21]. Иными словами, женщина, не имеющая должного университетского образования (и, прежде всего, не знающая латынь), казалась королевскому секретарю недостойной вести разговор о высоких материях. Более того, используя в отношении Кристины определение meretrix (проститутка), де Монтрей сознательно низводил заочную полемику с ней до плохо завуалированных обвинений в сексуальной распущенности[22].
