Она схватила сыщика за руку.
— Вы должны мне сказать. Вы обязаны сказать. Можно ли допустить, что он вовсе не умер? Может быть, он просто потерял память и где–нибудь скитается? Или мало ли что еще могло случиться? А вдруг на полигоне погиб кто–то другой? Или, может быть, муж мой не убивал себя? Вдруг это кто–нибудь другой его… Может быть, его убили?
Сыщик мягко высвободил свою руку.
— Да нет, что вы, фру! Я этого не думаю. Мне только кажется, что в этом деле еще много невыясненного. Нам так и не удалось раскрыть ни мотивов, ни причины. Поэтому нужно, чтобы вы рассказали мне все, что знаете, Ничего не скрывайте. Будьте спокойны и целиком положитесь на нас. Что бы вы ни доверили нам, все останется строго между нами.
— Ну, что же вы хотите знать? Что я вам должна рассказать?
— Не обижайтесь, пожалуйста, если я стану спрашивать вас прямо, без обиняков. И будьте, прошу вас, совершенно откровенны. Действительно ли вы уверены, что у вашего мужа не было… каких–нибудь знакомств на стороне? Не возникали ли у вас когда–нибудь подозрения на этот счет?
Фру Амстед посмотрела на него в упор.
— И вы хотите, чтобы я спокойно выслушивала подобные вопросы? Чтобы я терпела их? Здесь, в моем доме? В его доме?
— Вы не должны так реагировать на это, фру. Я вынужден задавать эти вопросы. Я должен знать все. Ведь в наших интересах выяснить все обстоятельства дела. Ведь в министерство пришло письмо. Оно прибыло туда как раз перед уходом вашего супруга и явно поразило его.
— Я могу сказать вам только одно: для моего мужа не существовало никого, кроме меня. Меня и Лейфа. И его дома. В этом была вся его жизнь.
— И вы не имеете никакого представления о том, кто мог бы написать в министерство это письмо.
— Ни малейшего. Мне это абсолютно непонятно. Никогда в жизни он ничего не скрывал от меня. Что бы с ним ни случилось, он всегда делился со мной.
— И в то же время совершенно очевидно, что между таинственным письмом и отчаянным поступком вашего мужа должна существовать какая–то связь. Для нас было бы весьма важно узнать что–нибудь о содержании пресловутого письма или об его отправителе. Неужели же у вас нет никаких предположений? Может быть, вы все–таки подумаете об этом?
— Нет, мне не о чем думать. Для меня это сплошная загадка. Я часто мысленно возвращалась к письму. Оно мучило меня и днем и ночью. И все–таки я не могу себе представить, кто же писал Теодору. Не могу…
— В каком положении находились денежные дела вашего мужа? Не было ли у него каких–нибудь затруднений?
— Мой муж не принадлежал к числу людей, которые влезают в долги. Все его дела были в полном порядке.
— Застраховал ли он свою жизнь?
— Да. А почему вы об этом спрашиваете? Конечно, застраховал. К счастью, он во–время позаботился о том, чтобы обеспечить нас. О, он был так предусмотрителен во всем. Меня, признаться, очень встревожила мысль, что при… создавшемся положении… страховая сумма, того и гляди, нам не будет выплачена. Я очень внимательно ознакомилась с правилами. Там все так запутано. Но наш юрисконсульт сказал, что со страховкой все в порядке. Ах, наш юрисконсульт такой прекрасный человек. Они с мужем вместе учились в университете. Может быть, вы знаете его? Это асессор окружного суда Лунд–Йенсен.
— Нет, я с ним не знаком. А страховой полис при вас?
— Да. Вон в той хрустальной вазе. Вот он. Пожалуйста, можете посмотреть, если вам угодно.
Сыщик стал внимательно рассматривать документ.
— И мне тоже кажется, что полис в порядке. Сумма немалая. Но страховка давняя, значит для получения страховой премии как будто нет никаких препятствий.
— Вот и я так думаю. Муж застраховался сейчас же после нашей свадьбы. И мы всегда тщательно следили за тем, чтобы все было как следует. Мало ли что может случиться. И теперь я вижу, как хорошо, что мы позаботились о будущем. Недоставало только, чтобы, после того как мы столько лет добросовестно выплачивали наши взносы, полис вдруг признали бы недействительным! Именно теперь, когда мы можем, наконец, воспользоваться нашими деньгами!
— Когда вы поженились?
— Восемнадцать лет тому назад. В тот же год, когда Теодор сдал экзамены и получил должность.
— А дети есть у вас? Сколько?
— У нас один Лейф. Бедный, маленький Лейф. Я отправила его на несколько дней к моей сестре, жене доктора Мертеля. По–моему, ему лучше быть подальше от дома, пока здесь творятся такие дела. Иначе он мог бы здесь такого наслушаться. Он, конечно, знает, что наш папочка умер. Но лучше от него скрыть, как все это произошло. До поры до времени, разумеется!.. Все равно рано или поздно он все узнает… Ах, разве можно так огорчать людей, которых любишь!..
— Родители вашего мужа живы?.
— Нег. Они умерли.
— Есть ли у него братья или сестры?
— Нет. Он — единственный сын. Совсем, как Лейф.
— А не было ли душевнобольных среди родных вашего мужа?
Фру Амстед откинулась на спинку стула. Закрыв лицо ладонями, она как бы углубилась в размышления по этому поводу. Наконец, она отрицательно покачала головой.
— Душевнобольных? О нет! Как это могло прийти вам в голову? Душевнобольные в семействе Амстедоз! Как вы можете задавать такие вопросы?
-— Психические заболевания случаются даже в лучших домах.
— Да, но в семье моего мужа их никогда не было. Никогда! Отец мужа был такой изысканный, благородный человек. Изысканный и любезный. Как и мой муж, он тоже служил в министерстве и дослужился до начальника отделения. А мать мужа — какая это была энергичная женщина! Она сама вела все хозяйство и целиком посвятила себя семье. Сына она прямо–таки боготворила. Нет, кет! Никогда я не слышала, чтобы в этой семье были какие–нибудь… какие–нибудь ненормальности. Дядя моего мужа был асессором верховного суда. Другой дядя — пастором. Один из Амстедов был даже начальником департамента. Это кузен моего свекра. А брат матери моего мужа — генерал Масен. Нет, вся семья состояла из вполне здоровых и способных людей.
