Литературные источники единодушны в том, что героический период жизни мальчика Морозова начался после доноса на отца. Желание авторов растянуть это время понятно: чем дольше герой совершает подвиги, тем выше его заслуги. В большинстве источников дата суда над Трофимом — и, следовательно, первого подвига Павла — отсутствует. Второе издание Большой советской энциклопедии указывает на 1930 год («разоблачил своего отца»).
Однако следственное дело № 374 содержит три более весомые даты начала доносительства Морозова. «В ноябре месяце 1931 года выказал своего родного отца». И даже еще точнее: «25 ноября 1931 года Морозов Павел подал заявление следственным органам о том, что его отец...» Там же героический период определяется так: «...на протяжении текущего года...» — то есть только 1932 год[49]. Учительница Кабина сказала, что суд над Трофимом состоялся в начале 1932 года.
Наиболее авторитетной для отсчета представляется дата регистрации первого доноса — 25 ноября 1931 года. Тот, кому Павлик донес, оставался в деревне несколько дней. Затем прошло еще трое или четверо суток, пока отца арестовали. Следствие продолжалось три месяца. Трофим жил до суда в деревне еще три дня. Итак, между доносом и судом прошло не менее трех с половиной месяцев. Следовательно, суд состоялся в марте 1932 года. Выходит, героическая деятельность пионера Морозова продолжалась с марта по начало сентября — не более шести месяцев.
К суду в деревне уже знали, кто донес на Трофима. С легкой руки деда юного секретного агента прозвали «Пашка-куманист» (то есть коммунист) и кидали в него камнями. Его ругала и стыдила родня. Дедушка Сергей, с которым до этого жили одной семьей, после суда над сыном Трофимом перестал не только помогать, но и пускать невестку и внука к себе во двор. У отца решением суда конфисковали имущество. Сделали это в старой семье, так как в новой у него ничего не было. Таков непредвиденный результат доноса: Татьяна с детьми осталась уже совсем нищей. Она вынуждена была зарезать и сдать государству единственного теленка. Дома стало тяжело, детей кормить нечем.
Авторы с удовольствием сообщают нам подробности нового этапа жизни юного доносчика. Уполномоченного, с которым Павлик имел дело, повысили в должности, и тот уехал. Теперь Морозов целыми днями торчал в сельсовете, слушал, о чем там говорят. «Каждый новый приезд работников из района, разговор с ними все больше воодушевлял Павлика Морозова», — писал Соломеин в газете «Всходы коммуны». В книге он отмечал скромность мальчика: «Павлик не понимал еще всей важности своего геройства»[50].
Зато после успешного первого доноса мальчик ощутил себя в новом качестве. Соломеин пишет: «Наутро, по дороге в школу, Павка, проходя мимо двора Кулукановых, услышал какой-то разговор. Он притаился у ворот»[51]. Он подслушивал, о чем говорят люди, собравшись кучкой, заглядывал в щели, выясняя, что происходит за заборами. «Нынче стены ушатые», — твердил соседям его дед. Дядя Кулуканов называл Павлика «первейшим соглядатаем на селе». Слово «соглядатай» употреблено в Библии. Оно означает не просто добровольного доносителя, но человека, который выполняет поручения.
Разумеется, мальчиком руководили взрослые. Он оказывался пешкой в играх личных и политических. Сперва в конфликте матери с отцом, потом — деда и родных с матерью, наконец, крестьян с советской властью. Но если верить сочинениям советских авторов, он был не пассивной пешкой: он сам хотел делать ходы.
Уполномоченные в деревне что-то искали. «Павлик-активист тут как тут на страже интересов соввласти, он донес об этом», — говорил на суде Урин, представитель Уральского обкома комсомола. Павлик появлялся на обысках первым, как и полагалось наводчику. «Его глаза — как стрелы», — писал поэт Боровин. «И когда дед Паши, Сергей Морозов, укрыл кулацкое имущество, — писал корреспондент газеты «Уральский рабочий» Мор, — Паша побежал в сельсовет и разоблачил деда»[52].
В деревне начали распространять облигации госзайма, которые никто не хотел покупать. Павел якобы пошел по избам и не уходил, пока не брали. А так как крестьяне его боялись и не хотели связываться, то подписывались на заем. После каждой успешной операции «Павлик чувствовал себя на седьмом небе», — добавляет Соломеин в книге «Павка-коммунист». «Павлушка еще больше начинал работать», — написано в Бюллетене ТАСС.
