Дома она перебирала долго.
Слишком они были… слишком.
Большие.
Роскошные.
Величественные, многие — с историей, и все до одного неуловимо похожие друг на друга. Неуютные. И Анна вновь и вновь объясняла, но… ее не слушали.
Или слушали, но не слышали?
— У меня в Йельске тетка жила, — мастер Смерти сцеживал посветлевшую кровь, и с каждым разом Анна ощущала себя одновременно и более слабой, и более живой. — Отличный городок… на Свяржиной косе расположен. Там курорты, но Йельск в стороне будто бы. Помню, милое местечко, такое провинциально-уютное. Море, воздух отличнейший, а главное, покой. Так вот, тетка у меня преставилась еще два года тому, а дом остался. Если хотите, принесу бумаги.
— Принесите.
Пожалуй, он понимал Анну лучше, чем она сама.
Дом был…
Именно таким, как нужно.
Два этажа и огромный сад, несколько заброшенный по виду. Белый забор, слегка покосившаяся калитка. Терраса. Красная крыша…
— Забирайте, — сказал мастер Смерти, а Анне подумалось, что знакомы они давно, но имени его она не знает. — Мне он без надобности.
Он сам оформил дарственную.
— Поверьте, за те деньги, которые платит мне ваш супруг, я куплю себе не один дом. Когда станет нужно.
…а вот Никанор был недоволен.
— Ты и вправду собираешься поселиться в этой… развалюхе? Анна… — правда, он тут же замолчал. — Ты хорошо подумала? Впрочем… ладно… я отпишу в собственность еще пару домов. Если вдруг передумаешь.
…два доходных, расположенных в центре столицы, а потому весьма себе прибыльных. Особняк в приморском городке, пользовавшимся немалой популярностью в летнее время.
Три миллиона рублей на счету.
Трость.
Первый шаг, который дался нелегко. Горький воздух. Ноющие руки, не способные управиться с иглой, но Анна все равно мучила вышивку, потому что так нужно. Пальцы стоит разрабатывать.
…бумаги, которые принесли в палату.
Договора.
Отказы от претензий.
Соглашение… шепот медсестер, что Анна глупа, она могла бы получить половину состояния…
…ей удалось дойти до подоконника и коснуться астр. Бархатные мягкие лепестки, которые ластились к пальцам. Астры пахли пылью и больницей.
Ремонт в ее доме, который оказался староват, а потому в нем перекрыли крышу, обновили стены и поставили новые трубы, а с ними — и нагреватель.
Подъемник на второй этаж.
— Не спорь, — теперь к Никанору вернулась прежняя властность. — Тебе будет тяжело ходить по лестнице…
…оранжерея, которую разобрали и перевезли. Наверное, проще было бы возвести новую, но Никанор держал слово. С оранжереей переехали и растения, многие, правда, не перенесли болезни Анны, но…
…она сумела выйти из палаты.
Теперь мастер Смерти появлялся раз в неделю. И крови забирал не так много. Он же принес горькие черные капли, которые Анна должна была принимать ежедневно. От капель во рту надолго оставался весьма гадостный привкус, но зато боль отступала.
— Не обманывайтесь, — он всякий раз ощупывал ее позвоночник. — Это временное облегчение… жду вас весной. Попробуем снова…
…до весны она жила в столице.
В собственном доме, скрываясь и от газетчиков, и от света, который всколыхнула удивительная новость: Лазовицкий, тот самый Лазовицкий, ищет себе новую супругу.
Это было… тоже больно.
Впрочем, душевная боль неплохо уживалась с физической. А после новой операции ходить стало легче…
…стук в дверь прервал полусон, в который Анна погрузилась. И она с неудовольствием отметила, что времени прошло изрядно, но боль не утихла.
До осени бы дотянуть, и тогда…
…с каждым разом тьма восстанавливалась все быстрее, а лекарства почти не помогали. И мастер Смерти больше не шутил, а Анна… Анна знала, что осталось не так уж много. Ей уже не страшно.
Да, было время, когда она мучилась, осознавая, что время идет.
Секунда.
И еще одна.
Ее раздражали часы, что махонькие, инкрустированные сапфирами — подарок Никанора, что огромные, оставшиеся в доме от прежней хозяйки. И те, и другие были равнодушны к горю Анны и отсчитывали минуту за минутой.
Она плакала.
Много.
И даже заглянула как-то в храм, но не нашла там ни успокоения, ни надежды. Напротив, разом вдруг всколыхнулись полузабытые детские воспоминания, ее замутило от запаха благовоний, тесноты и темноты. И показалось вдруг, что Люцифер улыбаются.
Издевательски.
Кого ты желаешь обмануть, Анна?
Никого.
Она долго стояла перед той иконой, которая была больше похожа на картину, а потому низвергнутый и прощенный сын Господа, одаривший людей, что светом, что тьмой, выглядел до неприличности живым. Настоящим. В сомкнутых ладонях его пряталось нечто весьма важное, и Анна боролась с собой и желанием подняться на цыпочки, заглянуть, осознавая, что желание это нелепо, и разглядеть у нее Дары не выйдет.
— Свечку поставить желаете? — поинтересовалась служительница, широко крестясь. — Есть и за здравие, и за упокой. Подешевше, а есть и поприличней…
Эти слова и вид женщины с коробом, где, разделенные тонкой папиросной бумагой, лежали свечи, разрушил волшебство. Но свечу Анна поставила, не столько веря, что молитва поможет — не искренняя не поможет — сколько потому, что стало ей неудобно.
С Анной такое случалось.
Стук повторился. Странно. Соседи привыкли, что Анна редко отворяет дверь. И прежде дружелюбные — за этим дружелюбием ей вновь же виделось праздное любопытство, сделались равнодушны. Это ее вполне устраивало.
— Есть кто дома? — раздался детский звонкий голос.
И Анна ответила:
— Есть.
И тут же себя укорила: следовало бы промолчать, и тогда мальчишка — откуда здесь мальчишка? — решил бы, что дом пуст. Он бы ушел, и Анне не пришлось бы подниматься.
— Подождите, — она убрала ноги, отметив, что теперь левую покусывали мурашки. — Сейчас…
Она перевернулась на колени.
Поднялась, вцепившись в подлокотник диванчика, и тот привычно качнулся, предупреждая, что когда-нибудь да обломится. Ей бы мастера вызвать…
Вызовет.
Когда-нибудь.
Позже.
Она встала. И вцепившись в трость — никогда, никогда больше Анна не забудет ее столь беспечно — подошла к двери. Нога все еще плохо слушалась, но боль все же попритихла. Возможно, ночью получится обойтись без снотворного.
Его Анна и сама не любила.
Травяные сны получались муторными, тяжелыми, не приносящими отдыха, зато по пробуждении она вдруг остро осознавала свое одиночество и тот факт, что еще один день прошел, а смысл в ее жизни так и не появился.
Мальчишка за дверью не ушел.
Он стоял, пританцовывая от нетерпения. Обыкновенный. Лет девяти с виду, может, чуть старше. И прежде Анна его на этой улице не видела. Не то, чтобы она знала всех соседей, но…
Серые брюки.
Серая рубашка из грубой ткани. Подобные выдают в приютах и школах-интернатах, куда ее как-то приглашали заглянуть, в благодарность за пожертвования. И Анна заглянула, поскольку тогда еще чувствовала себя достаточно сильной для подобных прогулок, но… визит оставил странное послевкусие. Одинаковые худые лица детей с пустыми глазами.
Подобострастие директрисы, напевавшей о великих нуждах.
Холод.
И страх, который заставил бежать и больше не отвечать на письма. Анна отправила чек, вновь откупаясь.
Не помогло.
— Вот, — мальчишка протянул ей сложенную пополам бумажку. — Мастер Глеб велел передать.
Мастер?
Она не сразу поняла, о каком мастере идет речь. А поняв, вдруг смутилась.
— Благодарю.
В бумажке обнаружились двести рублей ассигнациями.
— Это лишнее, — она протянула мальчику сотку, но тот покачал головой и скривился:
— Мастер Глеб не любит, когда мы… не делаем того, что велено.
Мы?
То есть, мальчишка здесь не один?
— Печенья хочешь? — Анна совершенно не представляла, о чем говорят с детьми, особенно такими серьезными. А еще от мальчишки несло тьмой.
Еще один одаренный?
И…
— А… можно?
Он переминался с ноги на ногу и тянул голову, пытаясь разглядеть что-то за спиной Анны. Она тоже обернулась. Дом… обычный, привычный. Из-за плюща, затянувшего окна, здесь всегда было сумрачно и даже слегка сыровато. Плющ давно следовало бы постричь, но на лестницу Анне взбираться было тяжело, а найти толкового помощника ей так и не удалось.
— Можно. Проходи, — она посторонилась, но мальчишка не спешил входить. Он вытащил из кармана нитку с белесым кругляшом.
— Мастер… сказал, чтоб вы примерили. Станет легче.
Анна почувствовала, как на щеках вспыхнет румянец. Конечно… странно было бы, если бы мастер Смерти не заметил проклятья, но все равно…
— Спасибо.
Нитка была теплой. А кругляш оказался костью. Подумалось даже, что все равно, чьей, если поможет. Анна надела нитку, и кругляш коснулся кожи, опалил и… жар сменился мягкою прохладой. А та просочилась в кровь.
Легче.
Быть может, станет.
— Так ты будешь печенье? — она сделала шаг назад, и трость звонко цокнула о каменный пол. — Не бойся, в доме никого нет.
— Я не боюсь, — мальчишка насупился. — Я некромант. То есть, пока еще нет, но стану обязательно.
— А зовут тебя как?
— Миклош.
Чужое имя, стало быть, нездешний. И мальчишка подтвердил.
— Мои родители… приехали. И померли. А я вот нет.
Он все же решился войти. И замер, закрутил головой, оглядываясь. Что видит? Темные пятна картин на светлых стенах? В полумраке не разобрать сюжет, да и так ли он важен?
Узкий ковер у диванчика.
Сам диванчик.
Огромные вазоны, в которых уместились крохотные деревца.
— Они настоящие?
— Да. Не прикасайся, — Анна успела перехватить руку. — Извини. Ты… пока плохо контролируешь свою силу и можешь им навредить.
— А вы… тоже?
— Маг. Жизни. Немного.
— А… — он протянул и сглотнул. — А почему они такие… мелкие?
— Потому что им не позволили вырасти. Видишь? Горная сосна. Ее привезли мне с острова Рунд, где зима стоит десять месяцев в году. Там скалы и только скалы. И обычные растения на них не уживаются, им не хватает пищи. Поэтому и сосны вырастают такими вот…
Изуродованными.
— А вот это гранат. Его доставили с юга. Новая мода… восточные маги научились останавливать рост организма, но не развитие.
Крохотные листочки дрожали и без ветра, а в них прятались яркие бусины граната.
— Жуть какая, — вполне искренне отозвался мальчишка. Анна же усмехнулась: у детей свой взгляд на мир. Впрочем…
— Печенье на кухне. Ты какое больше любишь? Есть ореховое и шоколадное, и молоко…
Мальчишка посмотрел на Анну искоса и буркнул.
— Я все люблю.
Она открыла коробку с печеньем, которое пекла скорее по привычке и еще потому, что на этой кухне никто не указывал ей, что делать. Женщина, приходившая помогать по хозяйству, лишь головой качала на этакую-то блажь. Но… охота барыне возиться с печеньями?
