Если не надо было зубрить в коллеже латынь, мальчик любил ходить по Нижнему городу, бродить в порту даже зимой, когда река волокла огромные глыбы льда, смерзавшиеся затем в причудливый фантастический пейзаж — из белого с синеватым отливом льда выступали мачты попавших в плен кораблей. Рискуя сломать ноги, он преодолевал каменистую дорогу, ширины которой едва хватало для одной повозки и которая вела из Верхнего города к причалам, чтобы зайти к своему приятелю Франсуа Ньелю, сыну богатого купца с улицы Су-ле-Фор. Вдвоем они множество раз следовали по одному и тому же маршруту: ходили по кривым улочкам с романтическими названиями — Канардьер, Со-о-Матло, — с низкими домами, сложенными в основном из принесенного с побережья черного камня.
Они никогда не отваживались посещать таверны или постоялые дворы, например, «Золотой лев», «Три голубя» или «Царь Давид» (отец Гийома отхлестал бы его розгами по спине, если бы только заметил его там), — им довольно было прильнуть на миг к заиндевевшим окошкам, казавшимся розовыми из-за отблесков огня изнутри. Зато они очень любили заходить к ремесленникам, к корабельному плотнику или к оружейнику, или же в лавочку судового поставщика. Их знали и с радостью встречали. Часами они могли торчать там, неподвижно и завороженно глядя, как дядюшка Лекер вырезал нос корабля; или в магазине господина Клемана с восхищением разглядывать компасы, астролябии, украшенные экзотическими существами коробочки для пряностей, пачки табака и искусно сложенные стопками связки новых корабельных снастей, приятно пахнувших пенькой. Иногда им что-нибудь дарили, особенно Гийому, поскольку все знали, что он мечтал о море с тех пор, как только научился отличать корабль от повозки: моток веревочки, либо несколько кусочков сахара — редкость в этих местах, где кондитерские изделия смягчали соком клена, — или ножичек, а у дядюшки Лекера можно было даже получить в подарок игрушечных резных зверей, которые мгновенно появлялись из-под его ловких пальцев.
Все эти сокровища, которыми Гийом раньше очень дорожил, он дарил теперь Милашке-Мари. Летом, то есть с июня по октябрь, когда порт оживал и туда прибывали доставлявшие эмигрантов и разные товары французские парусники, причаливали груженные мехами лодки индейцев, там можно было найти и многое другое. Самой крупной добычей Гийома была полученная ценой трудных переговоров Шкурка горностая, которую он, торжествуя, отнес своей подружке. В тот день госпожа Вергор дю Шамбон удостоила его улыбкой и позволила побыть несколько минут в обществе дочери. Теперь, когда все переехали на лето за город, он Мог даже изредка приходить поиграть с ней.
Немалая часть жителей Квебека имела неподалеку от города немного земли, сад с крольчатником и курятником. Некоторые, в основном знатные люди, громко называли это «поместьем», которое чаще всего представляло собой лишь чуть более просторный дом с клочком земли и леса и напоминало сеньорию, что было типично для бывших поселенцев, обживавших в давние времена берега рек. Иногда усадьба находилась в селении, иногда вдали от жилья. Чаще всего это была просто ферма, где выращивали пшеницу, кукурузу, овощи, а также содержали осот.
Так произошло и в семье Тремэн: от умершего дядюшки они унаследовали его имение, носившее великолепное название На Семи Ветрах в память о деревушке в Котантене, где дядя появился на свет. Расположенное позади города у самой реки на небольшом холме, возвышающемся над Авраамовыми равнинами, их маленькое владение находилось в сеньории Сильри и не относилось к поместьям. Это был одноэтажный деревянный дом на каменном фундаменте, с покрытой дранкой четырехскатной крышей, увенчанной коньком. Небольшое крыльцо под навесом вело в дом, свет в который проникал через низкие окна и четыре застекленных слуховых окошка.
Поначалу это было единственное жилище семьи Тремэн. Женившись во второй раз на Матильде Амель, матери Гийома, доктор решил обосноваться в городе, хотя бы на зиму. С тех пор в имение На Семи Ветрах переезжали лишь летом на несколько недель во время жатвы, чтобы помочь тому, кто вел хозяйство на ферме, — Адаму Тавернье, мужчине зрелого возраста. Он жил там на протяжении всего года вместе со своим другом индейцем по имени Конока из племени абенаков, приехавшим с ним много лет тому назад.
Гийом очень любил этот дом. Гораздо больше, чем тесный и темный дом в Верхнем городе. Здесь царил дух свободы, быть может, потому, что ароматы всевозможных приключений пропитали замшевые мокасины и бахрому на одежде Коноки. Была и другая причина: поместье, на сей раз настоящее, принадлежавшее Вергору дю Шамбон, находилось совсем рядом, на границе Годарвиль, и Гийом мог видеть Милашку-Мари почти каждый день, когда кормилица, произведенная в гувернантки, водила девочку гулять. Толстая Жозефина была доброй женщиной, она любила мальчика, а его преданность Мари умиляла ее. Иногда, не слишком часто, чтобы не досаждать матери, он провожал их до дома и ненадолго задерживался с ними в саду. То были мгновения бесконечной нежности и счастья; он бережно хранил их в своем сердце, чтобы вновь насладиться ими в минуты одиночества.
Гийом был в имении, когда началась осада. Луи Вергор тоже поспешил отправить своих женщин в деревню, чтобы обеспечить им пропитание. К тому же вскоре началось строительство форта в Фулонской бухте, которым ему было поручено командовать.
Узнав об осаде, доктор Тремэн лишь пожал плечами, но Адам Тавернье, всегда такой же молчаливый, как и его друг индеец, в бешенстве выкрикнул что-то и плюнул на землю, приведя этим Гийома в крайнее замешательство. Но мальчику ничего не удалось выяснить, никто из мужчин не проронил больше ни слова, а расспрашивать отца он не решился. Обычно Гийом разговаривал с Тавернье, но на сей раз не осмелился этого сделать из-за странного огня, горевшего в его глазах; он напоминая пламя, вырывающееся во время выстрела из дула карабина…
