Дети медленно входили в воду, разгоняя серебристую плотву. Смеясь, били они по воде ручонками. И потом грелись на солнце, сидя на песке и опустив ноги в воду. Тогда плотва снова возвращалась на солнцепек и кружилась вокруг детских ног, приближаясь к розоватым пальчикам.
У Сережи были волосы белые, как лен, и круглые веселые глаза, голубые, как маленькие озера в ясные дни. У Верочки глаза были темные, продолговатые, как миндалины, и они печально светились на прозрачном личике. Верочке Ивиной было тогда три года, а Сереже Ланскому – пять.
Речка Лебедка, в которой купались дети, протекала через усадьбу Ивиных, а на том берегу ютился в вишневом саду хутор генеральши Ланской.
Прежде богаты были Ланские. Генерал, Николай Сергеевич, предводительствовал, покоряя пирами и охотами помещичьи сердца. А когда покойный государь, проезжая в Севастополь, остановился на сутки в губернии, Ланской устроил обед на удивленье всему свету, и долго генеральша предавалась воспоминаниям о том, как она сидела по левую руку монарха и как удостоилась любезной беседы.
Теперь генеральше сорок пять лет. Высокая и сухая, с породистым овальным лицом, с лениво прищуренными глазами, затянутая в корсет, завитая, ходит она по саду, бормоча французские фразы. С тех пор, как умер от удара генерал, и вскоре выяснилось, что у вдовы останется хутор, сад вишневый и шестьсот десятин пахотной земли, а три огромные имения пойдут с торгов для уплаты долга, оставшегося после хлебосольного генерала, загрустила генеральша и что-то затуманилось у нее в душе. Пышное былое помнила она хорошо, а настоящим не интересовалась и, если бы не верный человек Ардальон Петрович, управляющий, вскоре и от хутора ничего бы не осталось.
Детей у генеральши было пять человек, но все умерли, и только последний, Сережа, родившийся спустя месяц после смерти генерала, обещал стать малым крепким и дородным.
В большом барском доме Ивиных жили два брата – Ипатий Андреевич и Леонтий Андреевич. Ипатий был человек деятельный и даже несколько торопливый. Сорокалетний холостяк, образованный, богатый, он весело тратил свои силы на дела общественные, то ораторствуя в земских собраниях, то сочиняя сенсационные статьи в столичные газеты.
Леонтий был иного склада. Он жил уединенно, не успевая заинтересоваться тем, о чем говорили соседи и писали газеты. Был он профессором, но уже шесть лет тому назад оставил университет и теперь круглый год проживал в деревне. Он был вдов. Женился неожиданно и странно. Путешествуя по Италии, встретил он в Падуе многочисленное польско-русское семейство Бронзовских, людей ему совсем чуждых. Как-то слишком быстро влюбился в младшую Бронзовскую, Марию, восемнадцатилетнюю девушку, с темными беспокойными глазами и с какой-то сумасшедшей улыбкой на чувственных губах. Тогда же он бросил профессуру и поспешил увезти молодую жену в деревню, ревнуя ее ко всему свету. Там затосковала прекрасноокая Мария. И, родив Леонтию Андреевичу Верочку, вскоре бросила его и ребенка и убежала за границу с каким-то художником. А через год она умерла от скоротечной чахотки в одном из курортов на берегу Средиземного моря.
Леонтий Андреевич молчаливо переносил свое несчастье. В Петербург он не вернулся. Перевезли в деревню его огромную библиотеку. И он стал жить среди книг, не замечая ничего вокруг. Странно было видеть в деревенском саду этого пятидесятилетнего задумчивого человека, строго и чопорно одетого, с высоким воротничком, подпирающим бритый подбородок, когда он сидел в плетеном кресле, с томом La Divina Commedia в руках; так веяло от него городом и такой неожиданной казалась его фигура среди кривых яблонь и старых лип.
Воспитание Верочки было поручено шестидесятилетней Настасьюшке, которая вынянчила Ипатия Андреевича, и птицеобразной француженке m-lle Жюли, приехавшей из Москвы с рекомендацией княгини Турусовой, приходившейся кузиной господам Ивиным.
Настасьюшка по-своему лелеяла Верочку и не слишком ревновала ее к мамзели, которая весьма интересовалась романами Прево и очень мало Верочкой.
Верочка редко бывала за оградой усадьбы, но и здесь, в этом старом доме, саду, на речке, пчельнике и скотном дворе, жизнь казалась сложной и необъятной. Верочка подросла, и Настасьюшка не могла уже поспеть за нею. Девочка бродила одна повсюду. Она обходила комнаты, осматривая свои владения, как маленькая королева. Из гостиной, где висели старые портреты чопорных кавалеров и улыбающихся дам, шла она в обширную «угловую» с круглым столом посередине, пробиралась по коридору в девичью, где пахло всегда отрубями, мылом и где висели клетки с чижами; потом Верочка спешила по узенькой лестнице на мезонин, всегда светлый, откуда были видны липы, церковь и зеленые приятные поля; или спускалась Верочка, робея, вниз, по крутой каменной лестнице, в комнаты, которые назывались «холодными»; здесь было пусто, влажно, стояли громоздкие, обитые железом сундуки; через комнаты, посредине, тянулись колонны; на окнах были решетки.
