— Проклятие! — воскликнул голос, когда спичка внезапно погасла.
Услышав это единственное слово, Пастон понял, что имеет дело с человеком образованным, с джентельменом, с человеком, который не был слишком далек от его собственного мира. Вовсе не так ругались пролетарии, когда обжигали себе пальцы.
Вспыхнула другая спичка, и, тщательно закрывая ее своими большими костлявыми руками, человек в халате вытянулся во весь рост и зажег керасиновую лампу, свисавшую с потолка в центре комнаты. Это было под силу только очень высокому человеку, и владелец книжного магазина, если, конечно, он им был, обладал поистине высоким ростом и был настолько худым, что его широкие одежды висели на нем, как на вешалке; более того, его неподвязанный балахон со свисающим поясом делал его похожим на огромную летучую мышь, висевшую во сне на жилистых крыльях. Но Пастон увидел в этой мимолетной картине больше, чем было ему явлено, также как до этого услышал в одном слове больше, чем было произнесено; его старинная и невзрачная одежда не была дешевыми обносками, это был оригинальный Харрис Твид. Как только вспыхнул свет и глаза его смогли рассмотреть книги, расставленные повсюду вокруг него, он понял, что по двухпенсовой корзине не стоило оценивать ассортимент магазина, поскольку она была заполнена неликвидными отбросами, а книготорговец был, бесспорно, прекрасным специалистом и эрудитом.
Хью протянул ему грязный синий томик.
— Я нашел это в вашей корзине с дешевыми книгами, — сказал он.
Книготорговец уставился на книгу.
— Но как это попало в двухпенсовую корзину? — воскликнул он, как будто бы обращаясь к самой книге.
— Она стоит дороже двух пенсов? — спросил Хью Пастон, забавляясь в душе и гадая, не придется ли ему ругаться из-за лишних медяков, прежде чем книга станет его собственностью.
— Нет, нет, конечно же нет, — ответил книготорговец. — Если она лежала в двухпенсовой корзине, я возьму с вас за нее два пенса. Но по своей воле я не стал бы подвергать ее такому унижению. Я уважаю книги. — Внезапно он поднял голову и пронзил взглядом своего собеседника. — Я испытываю к ним такие же чувства, какие иные люди испытывают к лошадям.
— Они для вас как жратва и выпивка[1]? — спросил Пастон, улыбаясь.
— Да, именно так, — ответил книготорговец. — Вам ее завернуть?
— Нет, спасибо, я заберу ее просто так. Кстати, нет ли у вас чего-то еще в таком же духе?
Возникло ощущение, что железные ставни, которые он мог бы опускать перед дверями своего магазина, захлопнулись перед лицом книготорговца.
— Вы имеете в виду что-то еще из книг А. Е. В. Мэйсона?
— Нет, я имею в виду что-то еще о... хмммм... Черной Мессе.
Книготорговец с подозрением посмотрел на своего гостя, не желая быть во что-нибудь втянутым.
— У меня есть «Бездна» Гюисманса на французском.
— Я сейчас не в том состоянии, чтобы читать на французском. Мне нужно что-нибудь легкое. У вас есть перевод?
— Нет, перевода нет, и я не думаю, что когда-либо будет.
— Но почему?
— Британская общественность этого не потерпит.
— Это легкий французский?
— Нет.
— Тогда я боюсь, что вы переоцениваете мои способности. Есть ли у вас что-то еще по этой теме на английском языке?
— Еще ничего не написано.
— Ничего не написано, о чем бы вы слышали, я полагаю?
— Ничего не написано на эту тему.
— Ох, ладно, я думал, что вы знаете. Вот вам ваши два пенса.
— Спасибо. Доброй ночи.
— Доброй ночи.
Пастон оказался снаружи, на темной улице, шел легкий дождь. У него не было ни малейшего желания возвращаться домой этой ночью, и поскольку порывы шквалистого ветра возвещали о скором усилении дождя, он пытался вспомнить адрес ближайшего отеля, который бы соответствовал его состоянию в данный момент времени. Ибо когда он вышел из книжного магазина, к нему тотчас же вернулось его прежнее настроение; воспоминания, словно призраки, воскресли в сгущавшихся сумерках, и ему срочно захотелось вернуться к ярким огням и другим людям. Но только не к друзьям. Последними, кого ему хотелось бы видеть, были его друзья. Он не хотел, чтобы с ним говорили люди. Он всего лишь хотел, чтобы они сновали вокруг него в ярком свете.
Он и не надеялся поймать такси в этом захудалом районе, но поскольку это был кратчайший путь ко многим приличным местам, в тот же миг из-за поворота показалась машина. Пастон подал знак и такси остановилось у обочины.
Он назвал водителю адрес одного из крупнейших железнодорожных отелей и сел в машину. Такси развернулось и вынесло его на широкую, прямую и светлую улицу, и он вздохнул с облегчением.
Наконец они подъехали к огромному зданию названного им отеля и он вошел в гостиную и заказал себе виски с содовой, и, закурив сигарету, уселся за книгу; виски с содовой дало ему временное успокоение и его нервы были не так взвинчены в данный момент. Он читал быстро, с нетерпением отслеживая каждый поворот истории о детективах и трупах. Он читал не ради истории. Он читал ради информации. Информации об опале и его пленнике. Информации о Черной Мессе, которая так захватила его воображение и настолько заинтриговала его.
Из своего беглого прочтения он заключил, что Черная Месса была делом весьма грязным; что для ее исполнения требовался священник, отступивший от веры; а также нужна была дама крайне легких нравов. Он не понимал, что именно было сделано; как не понимал он и того, ради достижения каких целей люди пошли на это. Церемония как таковая не слишком его заинтересовала; не будучи человеком верующим, он не был особо оскорблен; во всем этом было для него не больше смысла, чем в представлении Парижского Мьюзик-Холла. Психология этого действа полностью ускользала от него.
Единственным, в чем он действительно был заинтересован, и тем, ради чего он купил эту книгу, был ее заголовок, «Заточенный в опале»; намек на побег — вспышка огня в самом сердце камня — приоткрывающиеся врата жизни.
Ибо он достиг финальной точки своего путешествия прежде, чем дни его были сочтены. Жизнь его зашла в тупик и если перед ним не откроется какая-нибудь дверь, то ему не останется ничего другого, кроме как упасть в пропасть, находящуюся на краю света. Символизм огня, мерцающего в сердце непрозрачного камня, очаровывал его, но насколько он мог судить, тема эта не была раскрыта в ходе сюжета. Писатель уловил отблеск, но потом вновь потерял его из вида. Идея проведения Черной Мессы заинтриговала его, но он не пошел по этому следу. Теперь же он, Хью Пастон, которому был дан этот след, готов был пройти по нему до конца; и он подумал, почему бы ему и вправду не сделать этого? Ему нечего было терять, не перед кем отчитываться. Если он загубит свою жизнь, это будет только его дело. А что до его души, то он ничего не знал о ее существовании и это заботило его меньше всего. Судьба вернула ему залог и он снова был свободен.
Его захватила идея воспользоваться ключом, которым автор «Заточенного в опале» покрутил перед глазами своих читателей, а потом спрятал снова. Он вспомнил слова книготорговца из магазина подержанных книг о том, что не существовало никаких других книг о Черной Мессе на английском, но была одна на французском, причем очень французском французском, как понял Хью Пастон. Он взглянул на часы. Было начало десятого. Почему бы не вернутся туда и если в магазине будет гореть свет, не достучаться до хозяина и, угостив его выпивкой, не попытаться его разговорить? Он был почти уверен, что этот человек знал что-то о Черных Мессах, иначе зачем бы ему было говорить о них с такой уверенностью в самом начале, а потом закрываться, словно моллюску? Хью Пастон взял пальто и, согрешив против портного, засунул толстую книгу в карман, после чего вышел из отеля.
Ночь была ясной, но несущиеся пред ликом полной луны облака обещали скорое усиление ветра. Хью Пастон поднял воротник пальто и пошел пешком по грязным улицам. Ему казалось неуместным приезжать в узкий проулок на такси, создавая шумиху и привлекая к себе внимание, и придавать предстоящему визиту ту значимость, какой он не хотел ему придавать. Более того, от духоты отеля у него разболелась голова и его внутреннее беспокойство потребовало выхода.
