Однако, трудно порвать с грехами юности. Увидев распятие и почувствовав, как старая бронза полновесно легла в ладони, он понял, что нарушит обет и оставит себе этот темный, опасный сгусток материи, вместивший в себя страсти многих веков.

Имея за плечами немалый опыт, Михалыч определил его как испанскую или португальскую работу 16–17 веков. Колониальный мастер изготовил ее где-нибудь в Бразилии, на Пуэрто-Рико или Ямайке. Распятие было лучшим из того, что попадало к нему в руки. Миниатюрность размера и особая устойчивость поставы свидетельствовали о его походном исполнении. Очевидно, прежде чем оказаться на российских просторах, оно не однажды пересекало экватор, побывав и под сенью туго натянутых парусов, и в джунглях.

Подобной экзотике, явившейся в богом забытой российской глубинке, находившейся за миллионы парсе́ков от тех благословенных берегов, Климентий не слишком удивился. В местности, где он жил, по слухам, еще лет полтораста назад имелось несколько довольно крупных поместий выходцев из южной Европы, осевших там во времена безумного царя, любившего пьянствовать в кабаках Амстердама, и разграбленных в веселые годы завезенной им же заразы – революции. Поэтому диковины, вроде этой, иногда всплывали из небытия.

Хотя прошедших революций Михалыч не одобрял, но с удовольствием принимал их запоздалые гостинцы, постепенно меняя отношение и к ним самим. Теперь он уже предвкушал, как примет участие в следующей. Корявый, густо зазубренный тесак, наскоро сляпанный деревенским кузнецом в запрошлом веке, с въевшейся ржавью от вовремя не смытой, возможно и скотской крови, с точки зрения его эстетических предпочтений, как раз подходивший для этой цели, уже давно валялся в его кладовке.

Михалыч носился с распятием неделю, почти не выпуская его из рук. Он с ужасом прислушивался к голосам на лестнице, боясь, как бы протрезвевший Валера не заявился за вещицей. Если бы это случилось, Клим был бы в отчаянии. Однако, имея еще не совсем затертый годами опыт, вернул бы ее, так как понимал, что алкаш имел к ней такое же отношение, как японский император к мешку картошки на продуктовом рынке.

За все прошедшие дни Клим только дважды рискнул выйти на улицу. Лишь через две недели присев на лавочку у подъезда, он решился заговорить со всезнающей бабой Машей – сосредоточием местных сплетен.

– Валера, – стрепенулась женщина, – Господь с тобой! Уже десять дней как похоронили! На прошлой неделе поминки справляли!

– Допился, болезный, отмучился, – притворно огорчился Михалыч, пытаясь скрыть радость.

– Какое там, – всплеснула руками бабка, – еще сто лет бы прожил! Убили касатика! Две пули в грудь и одна в голову. А наперед пожгли сигаретами. Вон там, в подвале, – указала она.

Холодный пот прокатился по спине Михалыча. Он понял, что влип ничуть не меньше, чем когда-то в юности.

Впрочем, поразмыслив, он успокоился. Если бы Шнурок хоть что-то рассказал, к нему бы уже пришли. Вероятно, в голове у кореша творился такой беспорядок, что извлечь из нее что-либо путное было невозможно. Клим обрадовался, что дал ему пятьсот рублей – хватавших на три бутылки. Если бы меньше – неизвестно в какой кондиции бы тот находился, и чем бы это кончилось.

Не меньше Климентия взволновала другая мысль. Попавшая к нему вещица, конечно, была хороша и, по его разумению, стоила баксов 300–500. Немало, в масштабе доходов Михалыча. Однако на убийство (тем более, такое), сама по себе, не тянула. Значит, крестишко был непростым. За ним тянулась история.

Взяв распятие в руки, он принялся рассматривать его с удвоенным интересом. Слегка потряхивая, он почувствовал едва ощутимое биение – в подставке имелась полость, в которой что-то лежало.

Скрыть посторонние предметы в пустотах, которые частенько бывают в старых пожитках, довольно трудно. При встряхивании они болтаются. Даже если лишнее пространство заполнено бумагой, тканью или ватой, со временем они усыхают, становятся хрупкими и не могут гасить колебания, которые чувствуют опытные пальцы.

Час ушел на разгадку секретного запора. Наконец пружинка щелкнула, и из полости основания выпал небольшой бархатистый мешочек. На ощупь в нем лежала пара ребристых штуковин размером с крупную вишню, не слишком увесистых. Значит – не золото.