Здесь мы смело подруливаем к бензиновой колонке. Петрович берет свежую, еще пахнущую краской «Правду» из пачки, взятой им утром чуть ли не прямо из ротации. Через мгновение весь персонал бензозаправки, потеряв свой строго официальный вид, жадно склоняется над свежей газетой. И хотя, конечно, правила строго запрещают заправлять машины в дороге без талонов и открытого листа, но разве откажешь человеку, который ранним утром привез свежий номер «Правды»?
В Серпухове повторяется та же история с той только разницей, что здесь для проходящих машин бензину нет вовсе и нас заправляют из неприкосновенного «генеральского» запаса. У Тулы мы обгоняем следующую к фронту танковую колонну, сделавшую остановку в березовом леске. Разгоряченные дневной жарой, густо запыленные лица танкистов, на которых стекающий пот оставляет розовые бороздки, гроздьями свешиваются над газетой. У толстой цистерны бензозаправщика нас заправляют с «царской» щедростью. Петрович заливает «под пробку» и основные и запасные бачки так, что оставшийся путь машина совершает с осторожной медлительностью объевшегося удава.
Остаток газет уже с совершенным бескорыстием раздаем маршевым ротам, которые мы обгоняем, а самый последний экземпляр торжественно вручается регулировщице, открывающей нам путь на командный пункт. Таким образом, свежий, пахнущий краской газетный лист служит нам лучшим видом открытого листа, широко распахивая перед нами сердца, ворота бензозаправок и запретительные шлагбаумы.
По грязи
Кто не был в марте 1944 года на 2-м Украинском фронте и не принимал участия в знаменитом уманском наступлении, тот, как мне думается, не знает по-настоящему, что такое грязь. Грязь жирная, густая, клейкая, как патока, тяжелая, как свинец, грязь, заполняющая улицы и тротуары, разливающаяся огромными озерами на полях, растягивающаяся на много километров вдоль пути нашего наступления.
Как и все рода войск в этом труднейшем наступлении, побросав свой мототранспорт где-то у Смелы, корреспондентский корпус действовал, как спешенная мотопехота. Появился специальный термин — пешкоры, и термин этот служил очень высокой оценкой корреспондентской выносливости, так как пешкорам приходилось подчас совершать двойные концы — путь с наступающей частью и обратно до телеграфа.
Один раз в разгар наступления, когда грязевой разлив на дорогах достиг своей высшей точки, нам предстояло совершить дневной переход в 45 километров. Решено было выйти на заре. С вечера распихали по карманам небогатое свое имущество, прикрутили телеграфной проволокой отстающие подошвы к совершенно раскисшим и давно уже не высыхающим сапогам и пораньше залегли спать с тем, чтобы подкопить сил. Ночью разбудил стук в окно. Пришел известинец Леонид Кудреватых и с торжественным самодовольством объявил, что нашел в нашем селе двух подводчиков на тачанках из казачьей части, что они завтра выезжают и что вместе с ними мы сможем совершить две трети пути.
С первыми лучами солнца мы были уже у тачанок, запряженных тройками, но тут произошла неприятность. Хозяйка, где ночевали наши подводчики, оказалась очень гостеприимной, и нам пришлось наших возниц чуть ни взваливать на телеги. Место на облучке нашей тачанки занял корреспондент Союзрадио капитан Костин, бывший кавалерист-пограничник. И тачанки понеслись со скоростью, отнюдь не свойственной им по рассказам и песням и едва ли превышающей 5 километров в час.
Вторую половину дороги мы шли пешком, помогая друг другу выбираться из грязи, за ушки вытаскивали из нее слезавшие с ног сапоги. Вот тут-то и познали мы по-настоящему беспримерный труд этого наступления. Грязь хватала нас за ноги своими липкими ладонями, нависала на сапогах пудовыми гирями, делала их более тяжелыми, чем вериги, более тягостными, чем колодки и кандалы. Путь мы считали не десятками километров, даже не километрами, а пролетами между телеграфными столбами. По очереди несли тяжелый рюкзак фоторепортера Петра Бернштейна, набитый аппаратурой и проявителями, а потом тащили размокшие шинели тех, кто совсем выбивался из сил.
— Ну, ну, теперь уже совсем пустяки осталось, не раскисать, не раскисать!
А потом, добравшись до места, не перебинтовав стертые, ноющие ноги, даже не переобувшись, при свете фитилька, опущенного в бачок для проявления негативов, все дружно писали, забыв дорогу, усталость и неудачи: утром самолет уходил на Москву.
