Лейтенант, командир взвода, подозвал меня. Я с завистью смотрел, как сидит на нем пилотка. Она была сдвинута набекрень и держалась у самого уха каким-то чудом. Так может держаться она, не падая наземь, лишь у младших лейтенантов и лейтенантов, только что закончивших военное училище.

— Старик, — обратился он ко мне, — вы вообще представляете себе, что такое разведка?

«Старик, — подумал я. — Какой же я старик? Мне всего-то сорок!»

— Вам здесь чаще, чем в других взводах, придется рисковать жизнью и делать то, что обычному бойцу делать не приходится. Разведчик стреляет редко, лишь в исключительных ситуациях. Чувствуете ли вы себя способным заколоть гитлеровца? Не убить, а заколоть?

Я поглядел на его лицо с нежной, как у ребенка, кожей, но с уверенными, озорными глазами и представил себе, как этот мальчик вел себя дома, когда приносил из школы плохую отметку. Скорее всего старался держаться равнодушным, даже бравировал, а на сердце скребли кошки. Одним словом, это был мальчик из хорошей семьи, порядочный и отлично воспитанный.

Я ответил, что убийство собаки, например, никому не доставляет удовольствия, но бешеную собаку должен убить каждый, кто ее встретит, независимо от того, каким способом это сделать.

— Верно, старик! — тоном учителя, услышавшего от ненадежного ученика правильный ответ на сложный вопрос, сказал лейтенант. — Но это не все. Иногда разведчик по неделям ничего не делает, а бывает и так, что вы, обессиленный маршем, должны сразу же, не отдохнув, выходить в разведку. Разведчику, в ожидании удобного момента, приходится иногда пролежать на снегу и день, и сутки. Хватит ли у вас терпения и выдержки? Хорошо ли вы знаете себя?

Мне хотелось спросить лейтенанта: сколько раз в жизни он брился?

— Имейте в виду, — прибавил командир, — что пролежать в снегу сутки куда труднее, чем идти в атаку на пулеметы. За это, правда, не дают орденов, но… Вообще, верьте мне. Был на фронте и знаю.

Я улыбнулся — неужели он думает, что у меня недостанет терпения, если рядом со мной будет лежать он, еще юноша?

— Я понимаю вас, — продолжал лейтенант, — всем хочется побывать в самом пекле. Я, когда впервые шел на фронт, тоже так думал. Запомните, в разведке вы не увидите настоящего боя. От разведки в значительной мере зависит успех операции, но в решающей схватке вы не участвуете. Ваша работа — до боя. От этого ваша деятельность порою покажется вам незначительной и бесполезной, ведь результатами ее пользуются другие подразделения, и как они реализуют ваши данные — вы не увидите.

Мне хотелось погладить лейтенанта по голове и сказать: «Ты хороший мальчик. Позже, когда мы познакомимся поближе, я напишу твоим родителям, что они могут гордиться тобой».

— И еще одно: случается иногда возвращаться из разведки с пустыми руками. Вы должны честно признаться, что ничего не могли добыть. Хватит ли у вас силы и твердости сказать правду, какой бы она ни была? Подумайте обо всем. И если вас что-либо смущает, говорите сразу.

Заверив командира, что приложу все силы, чтобы он не пожалел, оставив меня в своем взводе, я повернулся к старшине, которого сейчас интересовал прежде всего как обладатель арматурной книжки и записанного в ней военного имущества.

Покончив со всеми формальностями, я снова подошел к лейтенанту. Завязалась беседа. Я узнал, кто он и откуда.

Командиру нашему было восемнадцать лет, он закончил десять классов. Отца повесили немцы, мать погибла во время воздушного налета, самого его на фронте ранило. И хотя я был старше более чем в два раза, я понял, что у этого мальчика достаточно оснований разговаривать со мною именно так, как он разговаривал. Но прошло еще немало времени, пока я убедился, насколько справедливы были его слова о войне и разведке.