Она всегда была худой — среди Баннермэнов вообще не было толстых, словно лишний вес не являлся проблемой для тех, кто принадлежит их классу и состоянию. Сейчас она еще больше похудела, а ее кожа запылилась и была залеплена мошками. На ней были брюки цвета хаки и бледно-голубая рубашка, мокрая от пота. На голову был накинут капюшон, вроде тех, что носят в наиболее либеральных монашеских орденах, создавая некий религиозный эффект. На рукаве у нее была повязка с красным крестом.
Он подошел к краю навеса, чтобы она могла сразу его увидеть, судорожно соображая, каким образом сообщить ей печальное известие. Около двух дней он не думал почти ни о чем другом, но теперь, когда он был здесь, все заготовленные фразы показались ему нелепыми. Да и необходимости в этом не было: она наверняка сама обо всем догадается, как только его увидит.
Она остановилась в нескольких футах, все еще на солнцепеке. Прикусила губу точно так же, как во время соревнований в Девоне, когда она выиграла Резервный чемпионат, или в тот день, когда они расстались.
— Мартин! — сказала она тем ровным голосом, что он так хорошо помнил, который казался посторонним совершенно лишенным эмоций, но всегда неуловимо трепетавшим от усилий скрыть свои чувства — которые, как предполагалось, не должны быть присущи Баннермэнам. — Это отец?
Букер кивнул. Он надеялся, что сумел придать своему лицу достаточно скорбное выражение, несмотря на залепившую его мошкару. Сам он не скорбел по Баннермэну, как и большинство людей — но знал, что Сесилия не входит в их число.
— Он болен, Мартин? Он зовет меня?
Букер откашлялся. Ему хотелось бы поговорить с ней без посторонних, чтоб их не слушали пилот и норвежец, но он не мог заставить себя выйти на солнцепек. Он чувствовал, что выглядит нелепо — без сомнения, он был единственным человеком на сотни миль вокруг, который был одет в темно-синий костюм-тройку и держал под мышкой черный кожаный кейс.
— Сеси, он умер, — наконец мягко сказал он.
Он решил не говорить о смерти Баннермэна больше, чем это необходимо. Должно пройти достаточно времени, чтобы Сеси узнала все подробности. Сейчас неподходящий момент.
Мгновение они стояли, глядя друг на друга в молчании, затем Букер выступил на солнцепек и обнял ее, когда она разрыдалась. Она была последней из детей Артура Алдона Баннермэна, кто узнал об его смерти. И единственной, кто заплакал.
Посол Соединенных Штатов в Венесуэле Роберт Артур Баннермэн получил известие о смерти отца двумя днями раньше, в Каракасе, хотя и ему не сразу сообщили, при каких конкретно обстоятельствах это произошло. Позднее он сумел оценить иронию ситуации.
Его не было в резиденции, когда поступило трагическое сообщение. В его обычае было покидать посольство в шесть часов вечера, если не было назначено официальных приемов, с категорическим указанием не беспокоить его, разве что в крайнем случае. Но в отношениях между Соединенными Штатами Америки и Республикой Венесуэла редко возникали напряженные ситуации, что, собственно, и было одной из причин, по которой Роберта Баннермэна направили на этот пост.
Были и другие причины, хотя ни одна из них не включала в себя особые таланты Роберта Баннермэна в области дипломатии. Каждый победивший кандидат в президенты от республиканской партии чувствовал естественную потребность «сделать что-нибудь» для семьи Баннермэнов, которая никогда не отказывалась поддерживать даже самых, казалось бы, бесперспективных кандидатов в президенты от этой партии. Для многих людей Баннермэны являлись даже почти синонимом республиканской партии, во всяком случае, ее богатого интернационального крыла с Восточного побережья. Артур Баннермэн, отец посла, много лет назад хотел сам представлять свою партию на выборах, однако менее аристократичные республиканцы острили, что он надеялся принять корону короля Артура по одобрении съезда, и, конечно, трудно было представить, как он продирается сквозь сито первичных выборов или заключает сделки с жующими сигары политиками.
Баннермэны, как Лоджи, Кэботы и Сальтонсталлы, симпатизируя республиканской партии, все-таки держались от нее в стороне, поскольку подозревали, и вполне обоснованно, что взаимностью они не пользуются.
И все же верность Артура Баннермэна — и его давнее разочарование — требовала какого-то вознаграждения, и, поскольку он владел несколькими тысячами акров земли в Венесуэле, казалось наиболее логичным назначить его старшего сына послом в этой стране.
Это был не тот пост, которого желал бы Роберт Баннермэн, и не тот, который, по мнению его отца, хоть отчасти ему подходил, но он принял его — в какой-то степени из соображений, что «положение обязывает», а в основном, потому, что чувствовал — наконец он получит хоть что-то, после двух безуспешных и настойчивых попыток занять кресло в Сенате. Кроме того, это было предложение, от которого было трудно отказаться, если он вынашивал честолюбивые планы сделать блестящую политическую карьеру — а было хорошо известно, что он нацелил глаз на место губернатора штата Нью-Йорк, — тема, которой президент коснулся слегка уклончиво, когда предложил Роберту место посла.
