Вопрос о том, идет ли борьба за существование с представителями своего вида или других, может показаться неправильным. Ведь лучшее, что может сделать особь для своего вида — это выжить и размножиться. Однако в действительности эти две задачи нередко вступают в противоречие. Вот, к примеру, тигрица, на территорию которой вторглась соперница. Приветствует ли хозяйка незнакомку, обсуждает ли с ней, как им наилучшим образом сосуществовать на территории и делиться добычей? Нет! Она бьется до смерти, возможно, получает и наносит смертельные травмы, что для выживания вида нецелесообразно. Другой пример — орленок редкого краснокнижного вида, убивающий своих младших братьев и сестер, находящихся рядом с ним в гнезде. Хорошо для индивида, но плохо для вида.
В мире животных особи всегда соперничают с особями — не важно, своего вида или другого. Но самый близкий, самый совпадающий по возможностям и потребностям конкурент, которого особь только может повстречать — это представитель ее собственного вида. Естественный отбор не будет работать в пользу генов, помогающих выживать виду, но снижающих шансы отдельного индивида на размножение: такие гены будут выброшены из генофонда «на индивидуальном уровне» задолго до того, как смогут показать свою пользу для вида. Виды не сражаются с другими видами (в отличие от народов, порой воюющих друг с другом).
Уинн-Эдвардс горячо верил, что иногда животные действуют во имя процветания вида или хотя бы группы, в которой живут. Он, к примеру, считал, что морские птицы отказываются от размножения, когда их численность становится слишком большой — чтобы вид не начал голодать. После публикации его книги оформились две фракции — сторонников группового отбора, считающих, что многое в поведении животного определяется интересами группы, а не индивида, и сторонников индивидуального отбора, утверждающих, что индивидуальные интересы всегда побеждают. Аргументы первых внешне привлекательны: они погружают нас в атмосферу командного духа и милосердия. Казалось бы, в рамках этой концепции получил объяснение даже проявляемый животными альтруизм. Ужалившие врага пчелы умирают, пытаясь спасти рой; птицы, ставя себя под удар, предупреждают друг друга о хищниках или помогают выкармливать своих младших сибсов[13], жертвуя им собственную добычу; даже люди, спасая чужие жизни, готовы умереть в приступе самоотверженного героизма. Но, как мы увидим, внешность обманчива. Альтруизм животных — миф. Даже в самых удивительных, самых «самоотверженных» случаях оказывается, что они преследуют интересы своих эгоистичных генов — порой при этом обходясь со своими собственными телами легкомысленно или жестоко.
Если вам посчастливится попасть на встречу биологов-эволюционистов где-нибудь в Америке, вы, возможно, заметите высокого седоусого улыбчивого человека, удивительно напоминающего Авраама Линкольна и обычно стоящего за спинами толпы с довольно растерянным видом. Он, вероятно, будет окружен почитателями, ловящими каждое его слово — хотя человек он молчаливый. По комнате пройдет шепот: «Джордж пришел». По реакции людей вы почувствуете, что присутствует мировая знаменитость.
Речь о Джоржде Уильямсе (George Williams), большую часть своей карьеры проведшем в качестве тихого книжного профессора биологии в Государственном университете Нью-Йорка в Стоуни-Брук на Лонг-Айленде. Он не поставил никаких удивительных экспериментов, не сделал никакого выдающегося открытия. Тем не менее он — предтеча революции в эволюционной биологии. Почти дарвиновского размаха. В 1966 году, раздраженный успехом Уинна-Эдвардса и других приверженцев группового отбора, он провел летние каникулы за написанием книги о том, как, по его мнению, на самом деле происходит эволюция. В результате, труд «Адаптация и естественный отбор» превалирует в эволюционной биологии до сих пор. Уильямс сделал для этой науки то же, что Адам Смит для экономики: объяснил, как коллективные эффекты могут вытекать из эгоистичных действий отдельных индивидов{23}.
Он вытащил на свет логические неувязки в концепции группового отбора во всей их беспомощной наготе. Эволюционисты, остававшиеся верными концепции индивидуального отбора — такие как сэр Рональд Фишер, Дж. Б. С. Холдейн (J. B. S. Haldane) и Сьюэл Райт (Sewall Wright), — были реабилитированы{24}. И, напротив, научные позиции путавших вид и особь — например, Джулиана Хаксли (Julian Huxley){25} — серьезно пошатнулись. В течение нескольких лет после выхода книги Уильямса концепция Уинна-Эдвардса была полностью сокрушена, и почти все биологи сошлись на: том, что ни одно существо не может выработать способность помогать своему виду за счет собственных интересов. Оно может действовать себе во вред только тогда, когда сталкиваются два разных личных интереса.
Этот безжалостный вывод многих расстроил. Экономисты как раз собрались прививать населению альтруистические идеалы, которые должны были заставить людей платить высокие налоги ради поддержания общего благополучия. Они-то думали, что общество можно построить на присущей нам альтруистической природе. И вдруг биологи пришли к ровно противоположному выводу, нарисовав суровый мир, в котором ни одно животное никогда не приносит свои амбиции на алтарь нужд коллектива или группы. Крокодилы съедают детенышей других крокодилов, даже если вид находится на грани вымирания.
Но Уильямс говорил не об этом. Он отлично понимал, что отдельные животные часто сотрудничают друг с другом и что человеческое общество — не царство жестокого беззакония. Однако он обратил внимание на то, что кооперация почти всегда происходит между близкими родственниками: между матерями и детьми, между рабочими пчелами и маткой (они являются сестрами) и т. п. Либо же она возникает тогда, когда сразу или через небольшое время приносит индивиду пользу. Исключений очень мало: если эгоизм выгоднее, чем альтруизм, то эгоистичные индивиды оставляют больше потомства, а альтруисты неизбежно вымирают. Помогая своим родственникам, последние помогают тем, кто несет часть общих с ними генов, включая и те гены, которые заставляют их быть альтруистами. Поэтому такие гены распространяются внутри вида{26} без какого-либо осознанного намерения со стороны отдельных особей.
Уильямс понимал, что из этого правила есть одно труднообъяснимое исключение: половое размножение. Теория викария из Брэя, традиционно объясняющая его преимущества, лежит в русле теории группового отбора. В процессе скрещивания особь должна делиться своими генами с другой особью из соображений пользы для вида: если бы она этого не делала, вид бы не совершенствовался и через несколько сотен тысяч лет мог бы быть вытеснен другим видом, у которого половое размножение есть. Согласно этой концепции, виды с половым размножением приспособлены лучше, чем бесполые.
