— Знаешь, Поль, — признался Жюль брату, — я совсем не маленький, но этот таинственный Барнаво играет на каких-то ещё отлично звучащих во мне струнах самой идеальной романтики! Я хожу и воображаю чёрт знает что! Даже стыдно! Этот Барнаво хорошо одет?

— На нём крестьянская куртка и синие узкие штаны, — ответил Поль. — На голове соломенная шляпа, — она сидит, как дамская шляпка на голове Моисея[5]. На ногах деревянные башмаки и через плечо на ремне кожаная сумка. В ней Барнаво держит копчёную рыбу и флягу с ромом. Он курит трубку, набитую табаком третьего сорта. Старик остроумен и хорошо знает литературу. Я беседовал с ним минут двадцать. Ты никуда не уходи, Жюль, а то он придёт, и опять в твоё отсутствие. Папа что-то знает о нём, но не хочет сказать, что именно.

Был воскресный день в конце апреля. Утром Жюль виделся с месье Бенуа, и тот сообщил ему кое-что о Барнаво. Образ рыжего посетителя побледнел и утратил то очарование, которое придал ему Жюль. Любопытство всё же оставалось неутолённым. Бенуа сказал:

— Этот Барнаво своего рода гений. Твоё личное преуспевание в течение ближайших десяти — пятнадцати лет подтвердит моё высокое мнение об этом швейцаре.

— Швейцаре? — изумлённо протянул Жюль. — Барнаво — швейцар?

— Он был им, Жюль. Это ничего не значит. Не забудь, что сам Вольтер занимался починкой часов, а Наполеон Бонапарт в детстве ловил рыбу, чтобы кормить себя и свою семью.

Жюль побывал на набережной, заглянул к мамаше Тибо и отложил для себя томик стихов Виктора Гюго. Он навестил родителей Леона Манэ и, беспричинно тоскуя, забрёл на станцию дилижансов. Здесь администрация, заботясь о пассажирах, устроила в большом зале ожидания тир, лотерею-аллегри и перекидные картинки, заключённые в квадратном полированном ящике с двумя увеличительными стёклами для рассматривания. Жюль хорошо знал эти картинки, много раз выигрывал в лотерею поплавки и ножнички, но ему не довелось стрелять в цель.

«Попробую», — решил Жюль. На расстоянии пяти-шести метров от барьера стояли вырезанные из железа и грубо раскрашенные корабли и птицы, головы животных и преглупейшие физиономии персонажей из сказок. Жюлю зарядили ружье, и он, наскоро прицелившись, выстрелил.

— Высоко взяли, — сказал хозяин тира. Жюль выстрелил ещё раз. Хозяин повторил ту же фразу. Жюль выстрелил в третий раз. Кто-то стоявший позади него сказал:

— Глаз верный, рука твёрдая, но ружье английское, оно хорошо тем, что, стреляя из него в…

Жюль обернулся и увидел перед собою человека, одетого по изустному эскизу Поля: на рыжей копне волос соломенная шляпа, кожаная сумка через плечо, крестьянская куртка на массивном теле.

— Это вы! — воскликнул Жюль, не слушая окончания сентенции об английском ружье. — Вот хорошо!

— Очень рад, если вам хорошо, — сказал незнакомец. — Бросив на ветер три-четыре франка, вы наконец попадёте в слоновий глаз, и тогда хобот поднимется за те же денежки. Продолжайте вашу стрельбу, сударь!

— Я не сударь, а Жюль, сын Пьера Верна, того, с которым вы беседовали вчера. — Жюль жадно рассматривал рыжего посетителя, и сердце его билось так, словно он попал в тот корабль, подле которого висело объявление: «Попадёшь капитану в глаз — пойдёт дым из трубы».

— Вы Жюль Верн! — воскликнул незнакомец и попятился.

— Да, я Жюль Верн, а вы Барнаво?

— А я Барнаво! Поцелуй меня, мой мальчик! Я имею на это право, я… не будем говорить сейчас о том, что я такое и кто я такой!

Он трижды поцеловал Жюля, обнял его и по-отцовски прижал к своей груди. Жюль чувствовал себя неизъяснимо счастливым и предельно взволнованным; он взял Барнаво под руку и повёл его в кафе. Там, потягивая кофе с ромом, старик в картинных выражениях рассказал о своей проделке много лет назад. Трое слуг наперебой принимали заказы Жюля и Барнаво: после кофе последовало мороженое и оршад, за ними снова кофе и ячменное пиво и, наконец, огромные порции колбас, поджаренных в сметане и масле.