— Так и будет, отец, — тихо произнес первый капитан. — Наступит последний час Империума. Я увидел его, поверил и понял, что должен сделать выбор.
Новая картина предстала перед мысленным взором: его собственный труп дрейфует в пустоте, безжизненный и обледеневший, на окраине звездной системы — ее название позабудут в будущем, которого он не увидит.
— Я выбрал вернуться сюда с вами, — несколько дней ушло, чтобы разобраться в себе: просеять через интуицию и взвесить аргументы. Он пытался забыть сказанное летописцем и вызванные ее словами видения. Но вероятность, что все сбудется, не давала покоя. Какой еще исход мог быть в Галактике, где Хорус восстал против Империума?
«Что за иной путь?» — спрашивает он.
Девушка покачала головой: «Смерть, Сигизмунд. Смерть и гибель вдали под светом неизвестной звезды. Одиноким и позабытым».
Она ушла, оставив его в тихом коридоре.
— Именно поэтому я вернулся на Терру. Я сказал, что нужен вам здесь и это правда. — Дорн не смотрел на первого капитана. — Пусть приходят. Я буду стоять рядом с вами, отец.
Примарх молчал, его лицо казалось неподвижным отражением каменной статуи, что обозревала инвестиарий. Он пристально рассматривал сына, глаза казалось пронзали наступающие сумерки.
Сигизмунд не мог отвести взгляд.
«Я выбрал, я выбрал быть здесь».
Дорн выдохнул вечерний воздух. Согнул левую руку и наблюдал, как двигаются пальцы в бронированной перчатке. Посмотрел на сына. Астартес увидел в глазах отца холод и ледяной блеск. Возникло желание пасть на колени, попробовать новыми словами смягчить сказанное ранее. Примарх заговорил. Голос был подобен шепоту надвигающейся бури.
— Ты предал меня, — произнес Рогал Дорн. Первый капитан вздрогнул. Ощущение было такое, словно исчезли все рефлексы и контроль. Если примарх и заметил эффект от сказанного, то все равно не остановился.
— Мы созданы, чтобы служить. Такова наша цель, — слова эхом отразились от каменных рядов амфитеатра. Отец дрожал, как будто сдерживал внутри огромные силы. Это было самое ужасное зрелище в жизни Сигизмунда.
— Каждый примарх, каждый сын примарха существуют, чтобы служить Империуму. И ни для чего больше. — Дорн сделал несколько шагов, и казалось, стал выше, чем статуи его братьев. — Наш выбор — не наш выбор, наша судьба — не наша судьба, не мы определяем ее. Твоя воля — моя, а через меня — Императора. Я верил тебе, а ты растратил доверие на гордость и суеверия.
Имперский Кулак обрел дар речи.
— Я стою рядом с вами, — слова звучали грубо и незнакомо, как будто говорил кто-то другой. — И буду сражаться с врагами Империума, пока не погибну.
— Ты поверил лжи шарлатанки и демагога, претендующей на власть, от которой мы стремимся освободить человечество. Я отдал тебе приказ, а ты пренебрег им. Твой долг быть не тут, а среди звезд.
— Даже если судьба войны решится здесь, повелитель? — Сигизмунд не мог поверить, что возражает отцу — слова сами вырвались. — Я видел. Я знаю, что так и будет.
— Какая уверенность, как мало сомнений, — тихо ответил примарх. Астартес почувствовал угрозу в подобной мягкости. — Ты убиваешь будущее. Обрекаешь своим пессимизмом и высокомерием.
— Я стремлюсь только служить, — в отчаянии произнес первый капитан.
— Ты считаешь, что тебя коснулась рука судьбы. Ты считаешь, что видишь яснее, чем я, чем Император.
Имперский Кулак услышал осуждение в этих словах и подумал о Хорусе, непостижимых причинах его нападения на Империум, и о статуях с закрытыми лицами.
Дорн кивнул, словно прочел мысль, сформировавшуюся в разуме сына:
— Это качества предателя.
— Я не предатель, — возразил Сигизмунд, но сам услышал, насколько его слова звучат неуверенно, словно доносятся издалека. Он не смотрел на отца, не мог смотреть.
— Нет? Я сказал, что твой долг подчиняться, а не обманывать. Я говорю, что будущее, которое ты считаешь неизбежным — ложь. Я уже ответил тебе, но ты не понял. Высокомерие, — примарх словно выплюнул последнее слово и посмотрел на статую Хоруса. — Наша цель ясна. Мы не люди, у которых есть такая роскошь, как выбор. Мы воины Императора. Мы живем, чтобы служить, а не вершить собственные судьбы. Не принимая эту истину, мы очерняем свет, ради распространения которого мы были сотворены. Дело не только в том, на чьей стороне ты сражаешься, но и почему.
«Хорус. Он говорит о нем, но этими же словами выносит приговор и мне».
Внезапно он осознал, что понял структуру мышления отца: выверенные выводы и непоколебимая, как горы, вера. Нерушимая логика.
«Пути назад нет, он не может не осудить меня. Что я наделал?»
— Я служу Империуму, — голос капитана дрогнул.
— Ты служишь собственной гордыне, — выплюнул Дорн.
Астартес чуть было не потерял самообладание. Он был опустошен. Не осталось ни уверенности, ни пламени, которые сделали его тем, кем он был.
«Киилер ошиблась. Именно этот выбор ведет к смерти и забвению. Остался только один выход».
— Повелитель… — Сигизмунд начал опускаться на колени.
— Стоять! — взревел Дорн. — Ты не имеешь никакого права преклонять предо мной колени.
Астартес обнажил меч — угольно-черный клинок блестел в затухающем свете.
— Моя жизнь принадлежит вам, повелитель. — Имперский Кулак протянул оружие рукоятью вперед и склонил голову, подставляя шею над воротом доспеха. — Возьмите ее.
Примарх протянул руку и взял меч. В глазах вспыхнули жесткость и угроза — лик самой смерти.
Рогал крутанул клинком столь быстро, что Сигизмунд увидел только размытые очертания. Мгновенно вспомнились принесенные сухим ветром запахи потерянного дома. Отец нанес удар.
Кончик меча вонзился в гладкий мрамор, и клинок погрузился в камень на целый фут. Дорн отпустил рукоять оружия, и лезвие дрожало перед Сигизмундом.
— Нет, — тихо прорычал примарх. — Нет, Империум выстоит. Но ты, ты сделал свой выбор. Не все так просто. Никто и никогда не узнает о твоем проступке. Я не позволю твоему страху и гордыне сеять сомнения в наших рядах. Ты будешь нести свой позор в одиночестве.
Астартес чувствовал себя так, словно весь огромный круглый инвестиарий сжался вокруг него. Тело перестало слушаться, кожа зудела от прикосновений брони.
— Ты продолжишь служить в том же звании и в той же должности и никогда и ни с кем не заговоришь о произошедшем. Ни легион, ни Империум никогда не узнают о моем приговоре. Твоим долгом станет недопущение того, чтобы твоя слабость передалась воинам, у которых больше сил и чести, чем у тебя.
Сигизмунд чувствовал, как сердца забились быстрее. Во рту пересохло.
— Как пожелаете, отец.
— Я тебе не отец! — взревел Дорн, внезапно прорвавшийся гнев заполнил все вокруг и эхом отразился от стен амфитеатра. Первый капитан рухнул на пол. Он ничего не чувствовал. В голове шумело. Он понял, что кричит. Позабытый вопль утраты и боли, умолкший в давно уже нечеловеческой душе. Примарх взирал не него сверху, выражение лица скрывала наступающая ночь.
— Ты мне не сын, — спокойно произнес он. — И что бы ты ни совершил в будущем — тебе им не бывать.
Дорн развернулся и зашагал прочь.
Сигизмунд смотрел вслед примарху, пока его силуэт не растаял во мраке. Встав на одно колено, капитан обхватил рукоять оружия обеими руками. Медленно дыша, положил голову на перчатки. Тьма инвестиария окружала Имперского Кулака. Пульс замедлился. Астартес думал обо всех битвах, в которых сражался, обо всех врагах, которых сразил мечом, прежде чем встать на колени. Неослабевающая свирепость и абсолютная уверенность направляли каждый удар; все ушло, все перечеркнуто его выбором на «Фаланге».
«Вы хотите что-то спросить?» — она по-прежнему тихо стояла на том же месте.
«Нет».
Девушка улыбнулась. Первый капитан собрался приказать ей вернуться в каюту, но эта мысль словно исчезла из разума — ее заменили… вопросы.
— Чем все закончится? — он не знал, почему спросил именно это и именно сейчас. Но, как он уже говорил, он понял, зачем бродил по палубам «Фаланги» в то время как отец размышлял и гневался.
— Тем, чем и должно.
Меч неудобно лежал в руках, словно оружие, которым он владел столько десятилетий, стало незнакомым.
«Ты мне не сын».
— Вы будете нужны в самом конце, — продолжала летописец. — Ваш отец будет нуждаться в вас.
Он поднял голову. Звезды в небе выглядели, как осколки хрусталя на черном бархате.
— Вы должны выдержать грядущее.
«Я еще жив и я еще служу».
Имперский Кулак встал, вытаскивая меч из каменного пола, острое лезвие блестело подобно обсидиану.
— Я не проиграю, — тихой терранской ночью слова прозвучали, как клятва. Сигизмунд слышал, как хлопали на ветру саваны, укрывшие предателей.
Я был с Калио Леззеком, когда все началось. Старый астропат находился при смерти с того момента, как психическая атака обрушилась на систему Фолл. Почти теряя сознание, он едва пробормотал несколько слов приветствия. С каждым моим визитом он выглядел все слабее, на шаг ближе к смерти и дальше от жизни. Леззек много спал, и аколиты вытирали слизь с губ, пока он бился в объятиях сна. Я не знал, зачем пришел. Возможно, из-за чувства вины, или же потому, что он был единственным на «Трибуне», кто не искал во мне силы.
