— И правильно сделали бы.
— Не крепкий у тебя характер, скисаешь в минуты беды. А то, что по твоей милости по советской земле бандит ходит, что за эти дни он еще кого-то может убить, это тебя не касается.
— Не убивал я… — негромко сказал Зотов и поднял голову. — Можете не верить, не убивал. Сгоряча я все это…
— Так какие же твои показания правильны, те, которые ты дал на очной ставке, или те, которые даешь сейчас?
— Не убивал я.
— Может быть, тебя принуждали давать показания, угрожали?
— Никто мне не угрожал.
Наступило молчание.
Опоздавший к началу разговора и поэтому примостившийся на стуле возле двери, подполковник Гончаров спросил:
— Скажите, Зотов, когда вы вошли, вернее вбежали в комнату Мухина, вы никого там не застали?
— Никого.
— Окно было открыто?
— Нет, закрыто. Это я точно помню.
— А шкаф, платяной шкаф тоже закрыт?
— Не помню, по-моему, да, — после короткого раздумья ответил Зотов.
— Еще вопрос: на столе у Мухина вы не заметили ничего особенного?
— Нет.
— Скажем, каких-нибудь драгоценностей?
— Нет.
— Где был хозяин, когда вы вошли?
— Сидел на диване.
— Повторите все, о чем вы говорили с Мухиным.
Зотов не успел ответить, в кабинет вошел секретарь и о чем-то тихо доложил прокурору. Судя по удивленному виду Сергея Сергеевича, секретарь сообщил что-то весьма интересное. Когда Зотова увели, прокурор поочередно оглядел Гончарова и Куликова, будто видел их впервые, и произнес негромко, ни к кому не обращаясь:
— Еще один сюрприз. В приемной дожидается Лаше. Он хочет дать показания об убийстве Семена Мухина, очевидцем которого якобы непосредственно является. Что скажете?
Отозвался Гончаров:
— Сергей Сергеевич, я не успел сообщить вам о донесении, которое получил сегодня. Когда ознакомитесь с ним, поймете, что я крепко просчитался. Давайте посмотрим спектакль, приготовленный нам Лаше.
…Федор Георгиевич подошел к столу. Он хотел внимательнее вглядеться в неожиданного посетителя.
В сером костюме модного покроя, в узких замшевых туфлях, с ярким галстуком, Лаше напоминал манекенщика на демонстрации новых образцов одежды. Он вошел уверенно, улыбнулся присутствующим и направился к столу, где его стоя ждал Сергей Сергеевич.
«Хлыщ», — подумал Гончаров и тут же отказался от этой чересчур поспешной характеристики.
Федор Георгиевич отдавал должное хладнокровию и выдержке Лаше. Без запинок, будто выученный урок, Лаше рассказал о своем посещении квартиры Мухина. Рассказал о том, что заходил к нему и раньше, когда трудно было с деньгами.
— Мухин — ростовщик, скупщик ценностей. Да вы об этом, наверное, знаете не хуже меня.
Что же, не стоит его разубеждать, хотя о подпольных делах Мухина до самой его смерти в угрозыске ничего не было известно. Печально, но факт. Просмотрели…
Да, Лаше принес Мухину нитку жемчуга, наследство матери. Он берег родительскую память сколько мог, но сейчас трудно с деньгами, и он решил продать. Почему не отнес в комиссионный магазин? Мало платят.
Лаше пришел к Мухину в девять часов вечера. Отворил сам Семен Федотыч. Гончаров мысленно зафиксировал, что в этом вопросе он точен. Соседка в девять часов вечера еще не вернулась. А дальше? Дальше гость и хозяин прошли в комнату, и начался торг.
— Я еще днем подослал к Мухину одного паренька, — пояснил Лаше, — предупредить о своем приходе, назвать цену жемчуга.
— Какую?
— Пятьсот рублей. Я завысил цену, зная по прошлому, что старик будет торговаться как окаянный. Но деловой разговор в самом начале был сорван каким-то бешеным, ворвавшимся в комнату.
Со слов Лаше, он еле успел схватить со стола жемчуг и спрятаться за платяной шкаф возле стены, недалеко от окна. Затем начался непонятный ему разговор.
«Отдашь за меня!»
«Не отдам».
«Убью!»
«Попробуй! Вон отсюда, голодранец, рвань!»
Бешеный схватил что-то, кажется, пресс-папье, ударил Мухина и кинулся обратно из комнаты.
Лаше признался, что в этот момент он крепко струхнул. В доме его никто не знает. В руке жемчуг. Всякое могли подумать.
— Каким путем вы бежали? — поинтересовался Сергей Сергеевич.
— Через окно.
— Окно было открыто?
— Да.
— А куда дели жемчуг?
— Я же сказал: схватил его, когда прятался за шкаф. Вот он. — Лаше вытащил из кармана и положил на стол нитку с тускло поблескивающими горошинами. — Семейное, можете проверить.
— Зачем же? Мы вам верим…
— А почему вы прятались? — задал вопрос Куликов.
— Не знаю, — признался Лаше. — Семен Федотыч махнул мне рукой, когда постучали в дверь. Показал в сторону шкафа, дескать, туда… Он не хотел, чтобы меня кто-то видел.
— Зачем вы сюда пришли, Лаше? — неожиданно спросил Гончаров.
— Я узнал от паренька, которого посылал к Мухину, что старик убит. Вначале я думал, что бешеный просто стукнул его и старик потерял сознание. Можете не верить, но это так. А раз человек убит, значит начался розыск и следствие. Я не хочу покрывать убийцу и не хочу, чтобы подумали, будто я прячусь. Попадать в поле вашего внимания не особенно приятно, ну, а уж коли пришлось, так с открытым сердцем…
— В каком месте комнаты упал от удара Мухин?
Лаше чуть помедлил.
— Возле дивана, ближе к двери.
— Я вас попрошу, — вмешался прокурор, — опишите все, что на ваших глазах произошло в комнате Мухина, да заодно и вашу биографию. Не торопясь, обстоятельно. Если что запамятовали, так и пишите.
— Да вроде все помню. Не каждый день человека на глазах убивают, — отозвался Лаше. — Давайте бумагу, я мигом.
Мальчика в память деда назвали Ефремом. В пятнадцать лет, застеснявшись своего «примитивного» имени, Ефрем превратился в Рема, и родители, души не чаявшие в единственном сыне, сделали все от них зависящее, чтобы мальчик стал тезкой выкормыша знаменитой римской волчицы. В небольшом южном городке началось и кончилось детство Рема. Он не раз принимал участие в коммерческих вояжах родителей, во время которых лавровый лист и виноградные гроздья умело превращались в деньги. Так рано он стал приобщаться к «труду»…
Рема не переутомляли учебой. Получение аттестата об окончании школы явилось результатом не академической успеваемости юноши, а результатом хлопот папиных друзей.
К тому времени Рем вымахал в щеголеватого юношу, носил модную прическу, небольшие усики и, хоть внешне был малопривлекателен — подвела несуразная фигура, — все же пользовался успехом у девочек.
Однако из родного города вскоре пришлось уехать. Чересчур скандальными стали отдельные похождения набалованного юноши. К тому же в драках, регулярно следовавших за попойками и оргиями, Рем все чаще стал прибегать к помощи ножа. «Окупать» царапины делалось опасно и накладно. Вдобавок по городу пополз слушок об участии Рема в групповом изнасиловании, и хотя на суде он прошел стороной, почва под ногами горела.
В столицу Рем приехал поступать в театральный институт, но легко добытый школьный диплом оказал плохую услугу. Рем провалился на первом же экзамене: не хватило ни знаний, ни таланта. Но если к незадачливым попыткам поступить в институт Рем отнесся с завидным хладнокровием, то вскоре произошло нечто такое, что вконец выбило его из привычной жизненной колеи. Арестовали отца. На поверку тот оказался не только удачливым, преуспевающим спекулянтом, но и матерым контрабандистом.
Рем перестал получать регулярные денежные переводы из дому, а без них не стало ни веселой жизни, ни случайных подруг, ни купленных друзей. Все пошло прахом.
В эту пору и окрепла дружба между промотавшимся молодым кутилой Ремом, завсегдатаем ипподрома, числящимся формально уполномоченным по распространению театральных билетов, и бывалым рецидивистом, притомившимся, по собственному его признанию, от прошлой, чересчур бурной, неоседлой жизни, ныне букмекером на бегах — Яковом Васильевичем…
Несколько минут Гончаров с откровенным любопытством разглядывал Лаше, потом наклонился к прокурору и сказал шепотом:
— Дело в том, Сергей Сергеевич, что этот пижон не только не убивал, но даже не был в квартире Мухина. Он — лжесвидетель.
Три дня подполковник Гончаров и старший лейтенант Загоруйко почти не появлялись в управлении. Если бы им довелось вычертить схему своих трехдневных странствий, она получилась бы чертовски запутанной, а пояснительные объяснения к ней выглядели примерно так:
