Квартира у Левенталя была большая. Точно такая же, но в квартале получше и пониже на три этажа, обходилась бы вдвое дороже. Только вот лестница эта — узкая, душная, коленчатая. Он медленно поднимался, а все равно, добравшись до четвертого, запыхался, и сердце колотилось как бешеное. Постоял немного перед запертой дверью. Войдя, сразу скинул плащ, бросился на покрытую ковром низенькую тахту в гостиной. Кое-какие кресла Мэри рассовала по углам и простынями прикрыла. Не очень надеялась, что он будет исправно закрывать на день окна, сдвигать шторы, спускать жалюзи. Сегодня была уборщица, запах стирального порошка лез Левенталю в ноздри. Он встал, открыл окно. Шторы разок вздохнули, снова вяло обвисли. Напротив через дорогу ядовито пылала ламповыми бусинами киношка; на крыше тяжело покосился в козлах чан с водой. Зонты над трубами, отвечавшие грохотом на малейший порыв воздуха, теперь немо застыли.
Очнулся мотор холодильника. Поддоны для льда, пустые, гремели. Вильма, уборщица, разморозила холодильник, а воду в них не налила. Он поискал бутылку пива которую вчера заприметил; пива не было. Ничего не было, только лимонов несколько и пакет молока. Он выпил стакан молока, освежился. Уже снял рубашку, сидел на краю постели, расшнуровывал ботинки, но тут вдруг коротко тявкнул звонок. Левенталь бросился к двери, распахнул, заорал: «Кто там?» Квартира была непереносимо пуста. Хорошо бы это кто-то вспомнил, что Мэри уехала, заскочил к нему на огонек. Снизу не отвечали. Он снова крикнул, теряя терпение. Конечно, человек просто мог нажать не на ту кнопку, но и другие двери не открывались. Хулиганы? Нашли время. Никто не поднимался по лестнице, и тоска взялась с новой силой глодать Левенталя, когда он понял, до чего размечтался о залетном госте. Он вытянулся на тахте, вытащил из-под ковра подушку, взбил. Решил вздремнуть. А чуть попозже вдруг уже стоял у окна и обеими руками сжимал штору. Он же определенно спал. Но часы на ночном столике, жужжа, показывали полдевятого. Всего пять минут прошло.
Нет, не надо было срываться, сам с собой рассуждал Левенталь. Сердце сжали отвратительные предчувствия. Глупость, и зачем было так выскакивать из конторы. Что стоило — немножечко пораскинуть мозгами и подождать до вечера? Всего пять минут, Елена же перезвонила. Так почему было не подождать? Только чтоб повыпендриваться перед Бирдом — взял и ушел? Нет, хотя замечаньице Бирда было, конечно, гнусное. Но разве это новость? Он же все время знал, что Бирд на это способен. Если кто-то тебя не любит, он тебя не любит, а причина найдется. Но все равно — зачем надо было уходить? Он умылся, надел рубашку и вышел на лестницу. Вся беда в том, он думал, что, когда ему некогда соображать, когда на него давят, он ведет себя как полный идиот. Вот что обидно. На той неделе, например, в типографии Данхил, линотипщик, всучил ему абсолютно ненужный билет. Он объяснял, что не любит зрелищ, что один билет ему и даром не нужен — Мэри тогда еще не уехала. Но Данхил привязался, и он купил у него этот билет. Потом одной девушке отдал, в своей конторе. А надо было сразу взять и сказать: «Я не буду покупать ваш билет»… Он пробурчал: «И зачем только я это делаю?» — и насупился. Вышел сосед, в шортах, грудь нараспашку, выставил звякнувшую сумку: бутылки для мусорщика.
Комендант, пуэрториканец мистер Нуньес — соломенная шляпа, темные ноги в китайских соломенных шлепанцах, — сидел у входа. Левенталь спросил, не заметил ли он, звонил кто-нибудь в звонок, и мистер Нуньес ответил, что уже полчаса тут сидит и за последние пятнадцать минут никто не выходил, не входил.
— Может, это вы радио слышали, — была его догадка. — Иной раз я думаю, кто-то дома со мной говорит, а это по радио где-то.
— Нет, это в звонок звонили, — не сдавался Левенталь; он вдумчиво оглядывал коменданта. — Может быть, это ваш был звонок?
— Если только кто баловал в подъезде. Сам я сегодня не звонил.
Левенталь потащился в парк. Вдруг действительно радио, хотя вряд ли. Может, там с проводкой что-то, из-за жары — пойди разберись с этим электричеством — или у Нуньеса со звонком. Дело хуже, если все это нервы и звонок ему просто прибрендился, как показалось, что спал. Да, вот Мэри уехала, и нервы у него сдали. На всю ночь оставляет свет в ванной. Уж вчера самому стыдно стало, закрыл эту дверь, как ложился в постель, а свет все равно оставил. Полный бред — бояться, что, пока спишь, тебя подстерегает опасность. Но это еще что! Померещилось, что вдоль стен мечутся мыши. Мыши в квартире есть, конечно. Дом старый; почему не пристроиться под полом? И он же их вообще не боится, а вот — начал в ужасе вертеть головой. Теперь невозможно заснуть. Раньше жара спать не мешала. Нет, нервы ни к черту, ни к черту.
В парке толклось еще больше народу, стало еще шумней. Еще одна компания «возрожденцев» наяривала на другом углу. Рев труб, смешиваясь, перекрывал все остальные звуки. Желтели облепленные мотыльками и мошкарой фонари. У дорожки чистил обувь старик в панаме, загорелый, жилистый. Зеленовато, свинцово посверкивая, прыгал фонтан. Под присмотром мамаш брызгалась, мокла полуголая ребятня. Все глаза теперь были мягче, чем днем, и больше, и задерживали на тебе взгляд, будто темная жара заполняет зазор отчужденья, и можно запросто заговорить с незнакомым. Посмотришь на человека, и кажется тебе, что ты его знаешь.
Такие мысли ветвились в голове Левенталя, пока он стоял в очереди к питьевой колонке, как вдруг он почувствовал, что на него не просто смотрят, на него уставились. «Или я очень ошибаюсь, или меня пристально изучает вот тот господин, который медленно переступает рядом по мере продвижения очереди. Похоже, он меня знает, — думал Левенталь. — Или просто глазеет от нечего делать?» Левенталь весь поджался, главное — обуздать свои нервы, свое расходившееся воображение. Да нет, какое воображение. Он шагнет, и субъект шагает, и наклоняет лицо, будто его забавляют поджатые губы, холодность Левенталя и он старается скрыть усмешку. При этом веселости — ноль, в глазах — вот вплотную придвинулся — сплошная издевка.
«Кто этот субъект? — гадал Левенталь. — И что он изображает? Бог ты мой, Бог ты мой, что еще за птица на мою голову? Есть такие, надо обязательно показать, что он тебя видит насквозь».
Он попробовал взглядом поставить субъекта на место, поняв окончательно, какой перед ним нахал. Но тот и бровью не повел. Ростом повыше Левенталя, но не такой плотный; довольно даже хлипкий, хоть и широкий в кости. «Если он сейчас ко мне полезет, я сгребу его за правое плечо и завалю… Нет, лучше за левое, притяну его к себе слева; с этой стороны я сильней. Он пошатнется, а я его в клеши зажму. Да нет, зачем он ко мне полезет? С какой стати?»
Он резко расправил плечи, но руки дрожали, и все время, все время он понимал же, главное, что все дело в его взвинченности, подозрительности, в этих расшатанных нервах. И вдруг он потрясенно услышал, как незнакомый тип окликает его по фамилии.
