— Значит, ты и есть Павéлек Чиж? — услышал Павел за своей спиной.
Кузьнар вышел без пиджака, засученные до локтя рукава рубашки обнажали волосатые руки. «Так он был в лагере?» — мысленно удивился Павел, заметив вытатуированный на коже номер.
— Извините, дядя, — начал он. — Вы в письме написали, чтобы я… И вот я подумал…
Кузьнар слушал не перебивая. Засунув руки в карманы, он внимательно смотрел на Павла из-под насупленных бровей. «Бреет усы», — отметил про себя Павел. Что-то скажет ему сейчас этот незнакомый мужчина? Стоит, наклонив вперед большую голову, и его маленькие глазки смотрят не то весело, не то ехидно. Павел остро ощущал на себе их взгляд.
— У меня тут в Варшаве никого больше нет… — сказал он краснея.
— Бронка! — гаркнул вдруг Кузьнар. — Подашь ты когда-нибудь чай?
Он с грохотом отодвинул стул и сел к столу. — Та-та-та! — передразнил он Павла, насмешливо косясь на него. — Разве я не написал тебе черным по белому, чтобы ты приперся к нам со своими манатками? Приехал — и ладно. Сейчас мы с тобой напьемся чаю. Садись.
Павел сел. Он придумывал, что бы такое сказать, его раздражало то, что Кузьнар отнесся к его приезду, как к совершенно незначительному факту.
— Я искал вас на стройке, дядя, — начал он, стараясь говорить солидным басом. — Но мне сказали, что вы уже уехали.
— На стройке? — буркнул Кузьнар с гримасой. — На стройке?.. А откуда ты знал, что я теперь там?
— Я звонил к вам в транспортный отдел и мне объяснили…
— Ага, в транспортный. — Кузьнар нахмурился. — Да, я там больше не работаю. Мне дали новое назначение. Так уж у нас водится, понимаешь, — только что научится человек делать одно, как ему объявляют: ты тут больше не нужен, иди, берись за другое.
— Людей не хватает, — заметил Павел.
— Людей не хватает! — со вздохом повторил за ним Кузьнар и опять глянул на него из-под густых бровей. — А ты, я вижу, мудрец!
Павел только поежился и промолчал.
— Да, людей не хватает, — пробормотал Кузьнар себе под нос. — А ты что будешь делать в Варшаве? Учиться хочешь?
— Меня обещали направить в редакцию какой-нибудь газеты, — сухо пояснил Павел. — Из П. я писал корреспонденции в варшавские газеты.
— Бронка! — крикнул Кузьнар, перебив его. — Неси чай.
— Сейчас! — донесся из кухни звонкий голос. — Успокойся, пожалуйста!
— Чистое наказание с ней! — сказал Кузьнар отдуваясь. — Но способная девчонка, скажу я тебе! Она учится в Медицинском институте. Специализируется по детским болезням. Самых маленьких, козявок этаких, хочет лечить. Бронка! Как у вас это называется?
— Что? — отозвалась Бронка из кухни.
— Да твоя специальность. Как ее там? Педиатрия, что ли? Ну да, педиатрия, — ответил он тут же сам себе. — Сейчас она подаст чай… А Антек в будущем году кончает школу. Жена у меня померла, вот и живем втроем. Дом совсем недавно отстроен, и у нас еще сыровато. Есть вторая комната, поменьше, в ней спит Антек. Как-нибудь вы поместитесь там вдвоем.
— Спасибо, — сказал Павел, впиваясь пальцами в колени. — Я, вероятно, скоро найду себе заработок и тогда расплачусь…
— Да, да, — продолжал Кузьнар, не слушая его. — Ты весь в мать… Такие же темные глаза и овальное лицо… А чахоткой не страдаешь?
— Нет, — ответил Павел с недоумением.
— Это ведь ваша фамильная болезнь. Твой отец всегда кашлял, потом плевал в баночку. А в последние месяцы чахотка его, беднягу, галопом погнала на тот свет. Должно быть, и мать твою он заразил, она после него скоро померла. Как Цецилька, здорова?
— Здорова. В будущем месяце должна родить. Тесно станет в квартире, вот я и решил заранее убраться.
Вошла Бронка с чайником. Павел смотрел, как она расставляла стаканы. Она пододвинула ближе к нему масло и корзинку с хлебом, и все трое молча принялись за еду. «Чем я им заплачу?» — беспокоился в душе Павел. Он был голоден, так как в тот день не обедал и несколько часов блуждал по улицам. «Ведь он даже не родной брат матери, а двоюродный. С какой стати ему меня кормить? Может, он думает, что я приехал только на несколько дней?»
— Будущим летом Бронка, наверное, уедет, — сказал Кузьнар, намазывая масло на хлеб. — Тогда ты сможешь занять ее комнатушку возле кухни… Все-таки там ему будет удобнее, правда, Бронка?
Павел отложил нож. Он чувствовал, что у него горят щеки и уши. Искоса посмотрел на Бронку.
— Я уеду еще раньше, — отозвалась она, поднимая плечи. — Весною, как только сдам экзамены.
— Слыхал? — засмеялся Кузьнар. — Как только сдаст экзамены. Бедовая! Возьмется за что-нибудь, так за ней не угонишься! Ты с ней не шути, Павел!
— Будет тебе, отец! — сказала Бронка. Кузьнар откашлялся и, жмуря один глаз, выразительно подмигнул Павлу.
— Отрежь-ка отцу еще хлеба!
Бронка нарезала несколько кусков и откинула челку, свесившуюся ей на брови. Павел посматривал то на нее, то на Кузьнара. «Неужели это у них и вправду так?» — недоверчиво спрашивал он себя. Он знал подлинные отношения сестры и зятя и видел, как умело они на людях скрывали свои отношения. «А эти, может, не притворяются?» — размышлял он, наблюдая Кузьнара и Бронку.
— Нет, спасибо, больше не хочу, — сказал он вслух, покачав головой, когда Кузьнар велел Бронке налить гостю еще чаю. — Я уже сыт.
Отказ звучал почти невежливо. Заметив, что оба, отец и дочь, озабоченно переглянулись, Павел покраснел до корней волос. Но Кузьнар тотчас же принялся чистить кусочком проволоки свой стеклянный мундштук, а вычистив, посмотрел в него на свет, опять зажмурив один глаз.
