— Но её же запретили! Как слишком опасную для здоровья и донора, и реципиента… — Гунько осёкся и покраснел. — Простите, Тарас Остапович.

— Запретили, верно. Однако тогда на неё возлагали огромные надежды: бесконтактная, дистанционная синхронизация с известной личностью, считывание мыслей и эмоций, — сами понимаете. Многие белые пятна истории таким образом можно было бы раз и навсегда устранить… многие — и устранили. Коля — в том числе: он оказался потрясающим психологом, умел вживаться в роль, понимать другого. Вам ведь уже читали «Особенности локальных форм мышления»?

— Сейчас как раз проходим викторианцев.

— Вот Раменской преодолевал психологический разрыв стремительно, потрясающий был интуит. И лингвист каких поискать… да и вообще — эрудит необычайный. Мог по памяти цитировать Плутарха, Шекспира, Кавафиса. Он работал по античке, дипломная у него была по Антонию… ну, с этого всё и началось. Коля влюбился — причём не столько безответно, сколько безнадёжно.

— Ой, неужели в саму Клеопатру?!

— Да, Семёнова, в Клеопатру. Его куратор обнаружил, что Раменской злоупотребляет мягким внедрением, последовало разбирательство, и в конце концов Николая отправили на одиннадцать лет назад. Совсем отстранять не стали — всё же он был высококлассным спецом. Дали ему в разработку Помпея. Лет пять Раменской трудился просто образцово — никаких нареканий, никаких нарушений, в общем, идеальный полевой сотрудник. Единственная подозрительная деталь — в продолжительные связи ни с кем не вступал, тем более — не женился.

Накануне убийства Помпея он пропал. Дело, как вы знаете, происходило в Египте, ситуация была кризисной, во избежание хронопарадокса нашим коллегам пришлось полностью сосредоточиться на основных событиях. Вдобавок случилось вовсе непонятное: согласно источникам, Цезарь должен был приплыть туда через день после казни Помпея, — а он явился через два. И это только начало: количество расхождений между известной нам версией событий и тем, что происходило на самом деле, с каждым часом увеличивалось.

— Вы сами говорили, такое случается, — заметила Хрущ. — Летописи врут, очевидцы ошибаются… то есть, сами-то искренне верят, что говорят правду, просто она у каждого — своя.

Профессор хмыкнул:

— Могу себе представить, каким вы запомните этот мой рассказ! — Он снова прошёлся вдоль стены. — В общем, — сказал, — насчёт расхождений, конечно, всё верно. Однако когда это совпало с остальным… Откровенно говоря, в той истории мы проявили себя не с лучшей стороны. Следовало раньше сопоставить факты и догадаться. Нам ещё повезло, что тело Раменского вынесло на берег и его обнаружил один из наших агентов.

— Но вы же сказали, Раменской был Цезарем!..

— Он стал им, Харитонов. При мягком внедрении сознание агента-реципиента пристраивается к сознанию донора, но управляет телом лишь в редких случаях. В исключительных. Остальное время просто наблюдает и делит с донором переживания. Раменской ухитрился каким-то образом полностью вытеснить сознание Цезаря… ну, или почти полностью. Его эпилептические припадки, насколько мы знаем, начались задолго до внедрения Николая, но сильно участились в последние годы жизни.

— Почему вы не вмешались раньше? Помпея убили в сорок восьмом, а Цезаря — через четыре года.

Профессор остановился и тяжело оперся на кафедру.

— И как ты себе это представляешь, Клецько? Вернуть сознание Николая в его же обезглавленное тело? Или попытаться уничтожить это самое сознание в теле Цезаря — и получить в результате ходячий труп? Вдобавок… ну, он ведь знал, что рано или поздно мы его отыщем. Старался не подставляться без необходимости.

— Ради чего всё это, Тарас Остапович? Ради власти?

Семёнова фыркнула:

— Дурак ты, Гунько! Сказано ж тебе: из-за Клеопатры. Ради любви. Правда, Тарас Остапович?

— Чистая правда. Не зря же Поспелов начал этот разговор с того, что чётко объяснил всем нам: люди руководствуются эгоистичными мотивами. Даже тогда, когда на первый взгляд это выглядит иначе. Раменской был влюблён — все эти годы, выполняя свою работу и наблюдая за Помпеем, он искал способ вернуться к Клеопатре. Он знал, что в начало сороковых путь для него закрыт: поскольку в том времени Раменской уже побывал, Первый гомеостатический закон просто вышвырнул бы Николая обратно. Оставалось всего несколько лет, когда Коля мог увидеться с ней… быть рядом с ней. И если бы вы видели, как он смотрел на неё… как касался её, улыбался, слушал… нет, даже внимал… Нам следовало догадаться, но не догадались; а всё было так очевидно. По большому счёту, уже «переселяясь» в Антония, он… — Профессор раздосадованно прицокнул языком. — Клеопатра тогда словно узнала его. И много раз повторяла: мы, мол, уже виделись прежде, ты просто вернулся ко мне… Он тогда ещё нам пересказывал эти разговоры, потом замкнулся… ну, не важно.

— Она узнала Раменского? — шепнула Семёнова. — Потому что он потом… в смысле, раньше… в общем, потому что — «подселился» в тело Цезаря, да?

— И сам Николай, видимо, догадался об этом. Догадался годы спустя по своему летоисчислению, когда наблюдал за Помпеем и пытался сообразить, как же ему к ней вернуться. Собственно, тогда он, наверное, понял, что сам себе оставил подсказку.