Одним словом, кто меня знал, тот меня и ненавидел, повторяю, кроме моей мамы. Только доверься моим врагам, в том числе и моему папе! И вообще, я бы не всем разрешал писать воспоминания обо мне, даже моему папе. Возьмём наш класс, всех его учеников. Предложите им написать обо мне. Я убеждён, что эти воспоминания начались бы так:
«…Нам даже и вспоминать не хочется этого типа Иванова, но уж если Истерии хочется, чтобы мы вспомнили, то пожалуйста. Ну, во-первых, какая у него была внешность?..
Здесь посыплются реплики:
— А бог его знает…
— Он такие гримасы строил, что его лицо и разглядеть-то нельзя было!..»
Кстати, в тот исторический день, с которого я окончательно решил начать писать о себе воспоминания, я сидел в пустом классе и думал: неужели же я не доживу до той поры, когда люди будут судить о других не по поступкам, а по мотивам поступков, потому что если обо мне судить только по поступкам, не думая о том, какие мотивы толкнули меня на это, но получится, быть может, совсем другое впечатление. Сами посудите, у нас с начала учебного года заболела Алла Астахова, староста нашего класса. На её должность временно назначили ученика нашего класса с двойной фамилией. У нас есть такой ученик Кириллов-Шамшурин. Вообще-то он всегда рвался быть старостой нашего класса, но его почему-то не выбирали раньше. А тут Алла заболела, и ему, конечно, поручили быть временно старостой. При Алле Астаховой наш класс был вполне приличным классом. А когда её заменил Кириллов-Шамшурин, то он, вероятно, решил из нашего класса сделать что-то образцово-показательное. При Астаховой у нас было так: ребята потихоньку разговаривали на уроках или даже писали друг другу записки. А Кириллов-Шамшурин решил, чтобы ребята не разговаривали и записки тоже не писали. Поэтому он однажды подошёл ко мне и сказал:
— Слушай, Иванов, ты всё можешь… Как мне сделать так, чтобы ребята на уроках не переговаривались и не писали друг другу записки?
Я, даже не думая, сказал, что это очень просто.
— Научи меня, — попросил Кириллов-Шамшурин.
— Пусть все ребята учат азбуку Морзе. И если кому-нибудь надо будет что-нибудь передать в классе во время урока, то пусть он поморгает тому, кому нужно, по системе Морзе. Примитивно и бесшумно.
— Ты гений! — сказал мне Кириллов-Шамшурин и пошёл к ребятам делиться моим изобретением, выдав его, кстати, за своё.
Ну разве я думал, что советую Кириллову-Шамшурину плохое? Разве я знал, что ребята воспользуются этим в своих интересах и самым невероятным способом?!
Вскоре в классе действительно наступила мёртвая тишина, такая мёртвая, какой не было при Алле Астаховой. Зато какие бесшумные разговоры начались! Каждый передавал азбукой Морзе другому всё, что ему в голову взбредёт. И кончилось тем, что стали просто подсказывать друг другу на уроках. Успеваемость поднялась, все стали четвёрки и пятёрки получать. Кириллов-Шамшурин был произведён в герои. Если бы не наша биологичка Анна Петровна, то я вообще не знаю, чем бы всё это кончилось. Но Анна Петровна, оказалось, была когда-то на фронте радисткой и очень быстро разобралась в обстановке. Очень быстренько разоблачила всю эту историю. Тут Кириллова-Шамшурина взяли, конечно, за жабры и, конечно, спросили, как он только додумался до этого? И тут, конечно, Кириллов-Шамшурин всё свалил на меня. Дня три тому назад в школе был скандал по этому поводу. Меня вызывали к директору, и всю эту историю записали в дневник… в мой.
Я всегда задумывался, почему у людей бывает двойная фамилия? Не знаю, как в других случаях, но в этом случае с Кирилловым-Шамшуриным была двойная фамилия, наверное, потому, что в нём жили два человека: Кириллов и Шамшурин.
Я, товарищи потомки, вообще-то не уделил бы этой истории своего драгоценного времени ни секунды, тем более на запись в дневнике. Но к Кириллову-Шамшурину я всё-таки подошёл и сказал.
— Ну, признавайтесь, Кириллов-Шамшурин, — сказал я, признавайтесь, кто из вас двоих меня предал? Кириллов или Шамшурин?..
И ещё я ему передал привет от змеи.
Он очень удивился и спросил:
— От какой ещё змеи?
— Информирую, — сказал я. — На мясной рынок одного Бирманского города, что стоит у одного из притоков дельты реки Иравади, охотники доставили редкостный экземпляр выловленного в джунглях питона длиной более пяти метров. Один горожанин, сжалившись над судьбой такого красавца, которому предстояло быть проданным на мясо, выложил запрошенную цену и отправился на окраину города, чтобы выпустить змею на свободу. Но не успел он открыть крышку корзины, как хозяин джунглей мощными кольцами обвил шею и плечи незадачливого натуралиста. С трудом спасли его вовремя подоспевшие прохожие… Знаешь, в чём у тебя сходство со змеёй? — спросил я Кириллова-Шамшурина.
Но он вместе ответа быстро побежал по коридору и скатился вниз по лестнице. А я побрёл к себе в класс и сел за парту.
Вообще-то этот приём передачи мыслей на расстоянии с помощью радиоазбуки Морзе я готовил для себя, вернее, для инопланетных путешествий: я думал, что во время разговора с инопланетянами, если мне нужно будет что-то незаметно сказать своим, то я и поморгаю им свою мысль.
Не всё же можно будет говорить инопланетянам. И потом, может, не все инопланетяне будут к нам хорошо относиться, может быть, среди инопланетян тоже есть такие, вроде Кириллова-Шамшурина. Вот видите, товарищи потомки, как всё получается: мотивы у меня были самые хорошие, когда я давал совет Кириллову-Шамшурину, а поступок получился совсем не таким, каким был мотив этого поступка.
А вчера я сорвал урок пения. Сначала я несколько раз сбегал с урока, а когда сбежать не смог, то сорвал, чтобы меня учительница больше не заставляла даром терять время. Ну зачем, скажите, пожалуйста, заниматься мне тем, чем я никогда не буду заниматься? Обо мне петь будут, а я никогда… Это раз! Во-вторых, я, например, могу попасть в милицию за то, что торгую цветами, то есть я сам на торгую, а помогаю одной старушке торговать за небольшое денежное вознаграждение. Моя подготовка под кодовым названием «Чедоземпр-псип-сверкс» требует больших тайных денежных расходов, и я трачу на неё все карманные деньги, которые мне дают мои родители. Если я буду просить дополнительную сумму, то начнутся расспросы: да зачем тебе, да к чему, да деньги портят человека. Мы тебе и так много даём! Поэтому я вынужден зарабатывать деньги своими силами, но я же в милиции тоже не смогу рассказать, по каким мотивам я, вместо того чтобы заниматься чем-нибудь полезным, занимаюсь цветами. (Это я-то, вместо того чтобы заниматься чем-нибудь полезным…)
Вот так, значит, я сидел и думал о сорванном мною уроке пения и о своей торговле цветами. В это время в соседнем классе раздался шум и знакомые мне голоса продолжали, по-видимому, давно начатый разговор. Уж не обо мне ли идёт речь? Прислушался и тут же убедился, что речь шла как раз обо мне. И о том, что со мной в последнее время происходит!..
Интересно, интересно, что же это со мной в последнее время происходит? Я подошёл ближе к стене, разделяющей классы. Спорили долго, но все споры можно было свести к четырём версиям. Борис Кутырев — есть у нас такой тип в классе, тип с сатирическим уклоном, писателем хочет стать, сатириком, вроде Гоголя или Салтыкова-Щедрина, — так вот он, этот Гоголь-Моголь, заявил, что я, по его мнению, попал в дурную компанию, Этому Кутыреву везде дурные компании мерещатся. Вера Данилова после долгих меканий сказала, что, по её мнению, я влюбился и поэтому выкидываю всякие такие фокусы, какие выкидывают все влюблённые. Лев Киркинский (с натуралистическим уклоном) заявил, что просто меня какая-то муха укусила и он постарается выяснить, какая это муха меня укусила. А Маслов, этот будущий космонавт! Будущий космо-ха-ха-ха-навт изрёк, что я просто с отклонением. Ну, ну, доверьте этим, с позволения сказать, землянам воспоминания обо мне!
